Скотт О'Делл - Остров Голубых Дельфинов

Я долго называла его просто Выдрёнком, так же, как Ронту долго оставался просто Псом. Потом я решила дать ему настоящее имя. Я назвала его Мон-а-ни, что значит Мальчик с Огромными Глазами.

Мне было нелегко каждый день приносить калану рыбу, особенно когда дул ветер и на море поднималось волнение. Однажды я сумела поймать всего две рыбины. Я бросила их в заводь, Мон-а-ни быстренько заглотнул их и приготовился получить ещё. Разобравшись, что больше ничего нет, выдрёнок принялся кружить по заводи, с упрёком поглядывая в мою сторону.

На другой день волнение не позволило мне ловить рыбу с рифа даже во время отлива, и, раз мне нечем было покормить выдрёнка, я вообще не заглянула в заводь.

Кое-какой улов достался мне только через три дня, но, когда я подошла на каноэ к заводи, там было пусто. Конечно, я понимала, что рано или поздно выдрёнок уйдёт, и всё же мне было грустно, что он вернулся в море и я не смогу больше кормить его рыбой. Даже встретив Мон-а-ни среди водорослей, я не признаю его, потому что теперь, когда его рана зажила, а сам он вырос во взрослого калана, его невозможно будет отличить от других.

Вскоре после отплытия алеутов я перебралась обратно в хижину.

В моё отсутствие там не было повреждено ничего, кроме ограды, а её я сразу починила, и через несколько дней мой дом выглядел не хуже прежнего. Беспокоило меня только то, что пропали все собранные за лето морские ушки. Значит, придётся перебиваться со дня на день, стараясь в удачное время запасать рыбу впрок, на непогоду. В начале зимы, пока я кормила Мон-а-ни, мне почти не удавалось делать запасов. Потом стало легче, и мы с Ронту всегда ели вдосталь.

Из-за прихода алеутов я не сумела наловить корюшек (так иначе называют «сей-сей») и высушить их, так что в ту зиму вечера у меня были тёмные, я рано ложилась спать и работала только днём. Всё же я сделала новую лесу для гарпуна, заготовила из ракушек много рыболовных крючков, а ещё смастерила серьги, чтобы носить их с подаренным Туток ожерельем.

Больше всего времени я потратила на серьги, потому что пришлось много дней прочёсывать после прилива взморье, прежде чем попались два камушка не только такого цвета, как бусы, но и легко поддающиеся обработке. Ещё дольше я проделывала в них дырки: уж очень неудобно было держать камни. Зато когда я кончила серьги, и отполировала их мелким песком с водой, и прикрепила к ним костяные крючки, чтобы продевать в уши, вышло очень красиво.

В солнечную погоду, когда мы с Ронту прогуливались вдоль обрыва, я надевала их к бусам и к своему наряду из бакланьих перьев.

Я часто вспоминала Туток, а в эти дни меня особенно тянуло посмотреть на север и пожалеть о том, что её нет рядом. Я слышала её чужестранную речь и воображала, о чём я рассказываю ей и что она говорит мне в ответ.

Весной опять наступила пора цветения, а по ущельям побежали, стекаясь к морю, ручьи. Остров заполонили птицы.

Тейнор и Лурай построили себе гнездо на том же дереве, где родились сами. Они собирали для его постройки сухие водоросли, прошлогоднюю листву и шерстинки со спины Ронту. Стоило псу на мгновение зазеваться во дворе, как птицы устремлялись вниз, вырывали у него клочок меха и улетали. Ронту это не нравилось, и в конце концов он спрятался от них и не вылезал, пока они не свили гнездо.

Оказалось, что я правильно дала Лурай девчачье имя, потому что она отложила два крапчатых яйца, из которых – не без помощи супруга – высидела двух уродливых птенцов, впоследствии превратившихся в красавцев. Я придумала им имена и подрезала крылья, и вскоре они сделались такими же ручными, как их родители.

Ещё я нашла чаёнка, который выпал из гнезда и лежал на песке у кромки моря. Чайки привыкли устраивать гнёзда на высоких утёсах, в выемках скал. Выемки эти обычно крохотные, и я часто видела, как птенец трепыхается на краю гнезда, почему-то не падая. Падали они действительно очень редко.

Этот чаёнок – белый, с жёлтым клювом – не расшибся, однако сломал себе лапу. Я взяла его домой, скрепила сломанную кость двумя палочками и перевязала жилой. Некоторое время он даже не пробовал ходить, потом, не умея летать, стал ковылять по двору.

С птенцами и их родителями, с чаёнком и Ронту, который следовал за мной по пятам, жизнь во дворе казалась вполне счастливой. Но я не могла не вспоминать Туток, не могла не волноваться за свою сестру Юлейп. Как она живёт? Помогли ли ей нарисованные на носу и щеках значки? Если они и впрямь обладают магической силой, то она должна была выйти замуж за Ненко и уже народить кучу детей. Она бы, небось, только улыбнулась при виде моих питомцев – так они были непохожи на тех, о которых я всегда мечтала.