Лидия Чарская - Счастливчик

— Оставь сейчас же новенького в покое! — раздается в тот же миг звонкий, сильный голос, и из-за спин товарищей выскакивает плечистый, рослый крепыш с румянцем во всю щеку и с широким, открытым лицом. — Слушай, Подгурин, если ты тронешь еще раз малыша, я тебе так залимоню!

И тут краснощекий порывисто схватывает за ухо высокого мучителя Киры и, раскачивая его, приговаривает:

— Вот тебе, вот тебе, я тебе залимоню!

Слезы мгновенно застлали большие черные глаза Киры.

— За что? За что они мучают меня? — вихрем пронеслось в его головке, и ему нестерпимо захотелось домой, назад, к бабушке, Ляле, няне, туда, где все так любят, нежат и ласкают его, Киру.

Краснощекий Помидор Иванович заметил слезы.

— Пожалуйста, не реви, малыш, — произнес он дружески, хлопнув по плечу Киру и, повернувшись с живостью к товарищам, он поднял кулак, внушительно потряс им в воздухе и крикнул:

— Кто из вас посмеет тронуть малыша, тому я такой фонарь поставлю, что на всю гимназию светло станет! И это так же верно, как то, что зовут меня Иван Курнышов!

Прозвучал звонок к молитве.

Появился старенький, седенький, подслеповатый воспитатель, которого вся гимназия поголовно звала Дедушкой, и повел мальчиков в залу на молитву.

Курнышов очутился в зале позади Счастливчика и зашептал ему в затылок:

— Эй, ты, Лилипутик, ты не бойся наших ребят… Небось теперь не полезут!.. Кулаки у меня здоровенные, что твое железо. Заступлюсь так, что небу жарко станет. Только не плачь. Терпеть не могу ревунов и кисляев. Слыхал?

Счастливчик обернулся, взглянул на шептавшего мальчика и тут только заметил, что лицо его ему очень знакомо. Ну да, конечно, знакомо!..

— Вспомнил! Вспомнил! — поймал себя на мысли Счастливчик. — Это тот самый мальчик, который назвал меня в день экзаменов лохматой собачонкой.

И Кира внимательным взглядом оглядел нового друга, так неожиданно выступившего в качестве его защитника. Светлые, ясные глаза, вздернутый нос, весь в веснушках, наголо остриженная голова, румянец, алые, как мак, отдувающиеся от толщины щеки, широкие, сильные и крепкие плечи — вот что увидел Счастливчик позади себя.

Кира не знал, нужно ли ему ответить что-нибудь на вопрос мальчика или нет, но в это время раздался голос старого воспитателя:

— Тише! — и все смолкли.

Около Киры с одной стороны стоял небольшой рыженький мальчик с постоянно подмигивающими подслеповатыми глазками, усердно чистивший себе пуговицы вместо того, чтобы креститься настоящим широким крестом.

— Как тебя зовут? — услышал Счастливчик вопрос подслеповатого мальчика и не успел ответить, как тот добавил просящим шепотом:

— Если у тебя есть перья, марки, пузырьки, разные старые замки, тетрадки, ты, пожалуйста, мне их давай — я собираю.

— Гарцев! Попрошайка! Он всякую дрянь, как сорока, в свое гнездо тащит! — услышал с другой стороны Кира, живо обернулся и увидел красавца-мальчугана, синеглазого, темнокудрого, с белыми, сверкающими в добродушной улыбке зубами, с розовым личиком и пленительными ямками на щеках.

— Меня зовут Ивась Янко. Будем знакомы! — произнес, протягивая Кире маленькую, белую руку, красивый мальчик. — По прозвищу Хохол, потому что я родился в Ромнах, в Малороссии. Понял?

Счастливчик мотнул головой вместо ответа и хотел было заговорить с синеглазым мальчиком, но неожиданно кончилась молитва, подошел воспитатель и повел мальчиков в класс.

На большой черной доске в классе было написано мелом: «Первый урок — арифметика, второй — закон божий, третий — пение, четвертый — география, пятый — русский». А внизу детскими каракулями значилось: «Шестой — китайский язык на японском наречии, а потом… от ворот поворот, марш по домам, приказал начальник сам».

Мальчики читали расписание уроков и, дойдя до шутки, смеялись.

— Это Янко! Непременно Янко! Он последний вышел из класса! — горячился Подгурин.

— Ну, ты, Верста, потише!.. Длинный, в потолок ушел, а такого простого правила не знаешь, чтобы не выдавать товарища, — грозно прикрикнул на него как из-под земли выросший Помидор Иванович.

— Мужик! Сапожник! У него отец сапожник! — презрительно крикнул Подгурин.

— Мой папа прежде всего честный рабочий человек, — горячо вырвалось из груди краснощекого Курнышова. — И я могу только гордиться таким отцом. — А чтобы ты много не разговаривал, так вот тебе!..

В одну минуту Подгурин очутился на полу, а на его спине восседал, как всадник на лошади, Ваня Курнышов.