Лидия Чарская - Белые пелеринки

— А что, душки, каково нашим родным лишиться нас в этот праздник! — послышался робкий возглас Жемчуженки, прерываемый вздохом.

— Ну, не скули, пожалуйста, Санька, и без того тошно! Сняв голову, по волосам не плачут, — резко прервала девочку Гаврик.

— Ну да, тебе хорошо, ты все равно зимние праздники домой не ездишь, — послышался чей-то голос, исполненный упрека.

— А ты бы, если уж так раскисла, слезное прошение написала бы Паровозу. Так вот и так — каюсь в содеянном и выдаю виновных с головою. Отпустите только домой, моченьки нет, — насмешничая говорила Верховская, и ее белокурый хохол раскачивался в такт.

— Щука! Противная! Как ты смеешь так говорить! Что я, доносчица, как Фальк, что ли! — вспыхнула Жемчуженка.

— Так не скули, не мотай душу! — снова отрезала Гаврик.

— Мальчишка! У тебя манеры, как у мальчишки.

— А ты, кисляйка, каша разварная, картофельное пюре! Кисель!

— Сама пюре и каша!

— Ну, уж не ври, я сильная, и не нытик, как Гаврик! Вы дрянь после этого. Впрочем, от вас и ожидать большего нельзя. Вы в лазарете недавно мятных лепешек стащили!

— Вы с ума сошли, Рамова! Лепешки мне Эмма Дмитриевна дала, а вы четыре порции желе недавно съели! Срам-то какой. Обжора!

— Не четыре, а всего три! Вы врунья, душка!

И ссора готова была уже разгореться. Детские страсти закипели. Но тут Маша Ланская выросла перед обеими девочками как из-под земли.

— Mesdames! Тише! Тише! Слушайте! Слушайте только. О, как это прекрасно! Верховская, несчастье ты этакое, да перестань же ты казенную стену портить.

И точно по мановению волшебной палочки тишина воцарилась в классе.

Тихие, нежные и чистые, как звон серебряного колокольчика, звуки неслись из угла класса, из аспидной доски, где светлым пятном на зеленом камлотовом платье белелся чей-то передник. Южаночка сидела на полу, забившись в угол за классную доску и прислонив кудрявую головку к стене, раскачиваясь из стороны в сторону с закрытыми глазами пела нежным голоском.

Эту песню когда-то пела Южаночкина мама.

И сейчас вспомнила эту песнь темнокудрая девочка, и не одну только эту песнь вспомнила она, а и далекую южную окраину, свою красивую нежную покойную мать, всех своих солдатиков-друзей и дедушку, милого седенького, дорогого, которому, увы, силою роковой случайности придется теперь без его маленькой Южаночки провести невеселый праздник.

И Инна, видя перед умственным взором все эти дорогие ей лица, прижмурив глаза для полноты иллюзии, пела все нежнее, все мелодичнее, все задушевнее.

Словно очарованные стояли девочки, слушая этот дивный голос. В детских лицах застыло восторженное выражение. Во многих глазах сверкали слезинки.

— Месдамочки! Душки! Да что же это! — восторженно срывалось с уст восхищенной Жемчужинки. — Точно ангел небесный поет!

— Тише! Тише! Не мешай слушать! — зашикали на нее подруги.

Скрипнула, отворилась дверь. Стремительно вбежала в класс Дуся-Надин и тоже словно зачарованная остановилась.

— Кто это поет? О, как хорошо!

— Палтова, Дуся, Палтова…

— Она? Восторг! О, пой, милая, пой!

Зазвенел, зазвенел, как речка лесная, и смолк голосок. Наступила тишина. Казалось, еще реяли в комнате нежные звуки.

— Палтова! Прелесть ты этакая! Южаночка! Откуда ты так петь научилась! — И Дуся, первая нарушив волшебное очарование минуты, стремительно бросилась в угол за доской.

Град поцелуев осыпал лицо, глаза и черные кудри Инны. Ее ласкали, ее приветствовали, ею восхищались как никогда.

Девочки совсем, казалось, обезумели от восторга. А она стояла среди них и наивно хлопала своими большими милыми глазами.

— Чего они все радуются? Что такое сделала она?

И вдруг Дуся, ласкавшая ее с чисто материнской нежностью, ударила себя ладонью по лбу и, вся просияв от внезапно пришедшей ей в голову мысли, весело вскричала:

— Дети! А что вы мне дадите, если я устрою вам, что завтра же вы все разъедетесь по домам? Настолько ручаюсь за это, что сегодня же пошлю телеграммы и записки всем вашим родным!