Александр Исбах - Золотые кувшинки

Сарай снесли. Ничто вокруг не напоминало того страшного зимнего утра. Большая ветвистая ива склонилась над самой водой.

Здесь их расстреляли… «Это не театральное представление, Саша, а революция…» - сказал мне Василий Андреевич Фильков.

Вот его часы. Сколько минут отсчитали уже они после смерти своего владельца…

Тогда кругом лежал снег. А сейчас пышно зеленели деревья, пели птицы.

Старый, замшелый челнок покачивался на воде у самых моих ног. На скамейке среди многочисленных обрезанных длинных стеблей желтели кувшинки, выпавшие, видно, из большого букета.

Я подтянул челнок, спустился в него и присел на скамейку.

Портфель с мандатом и инструкциями лежал на дне челнока. А я… писал стихи. Лирические. О любимой.

Сижу в челноке, покачиваюсь, пишу, вслух декламирую.

Долго ли сидел так - не знаю. Вдруг слышу - кричат. Кому бы это?

Гляжу вверх: стоит красноармеец, винтовкой машет и кричит:

- Товарищ, а товарищ!

Вижу: вокруг никого нет. Значит, мне.

И сразу вспомнил, что я представитель губернии, поднял портфель, выскочил из челнока. А красноармеец зовёт:

- Товарищ! Подь сюда! - и сам спускается ко мне. С ним ещё один.

- Что вам, товарищи, нужно? - говорю внушительно, «по-губернски».

- С кем разговаривал на том берегу?

- Разговаривал? Ни с кем не разговаривал.

- Ну ладно… Аида в Особый отдел… Признаться, у меня даже под ложечкой засосало. Вот так штука! Вот тебе и «представитель центра»!

- Зачем это в Особый отдел? У меня съезд, я из губернии. Вот мой мандат.

- Иди, иди! Там разберутся. Бумажки не растеряй. Стали красноармейцы по обе стороны и повели меня наверх. А наверху, в маленьком домике, помещался Особый отдел.

По дороге я пытался разъяснить недоразумение, убеждал товарищей, доказывал им.

- Ну, - говорю, - задаст вам комиссар перцу за дискредитацию авторитета! Я вам потом покажу…

Необычайно спокойные люди попались. Привели меня в комнату, посадили и заперли на ключ.

Положение создавалось трагическое. Собирается съезд. Ждут докладчика о культуре. А докладчик сидит под замком в Особом отделе. Сидел я взаперти минут тридцать и рисовал себе самые мрачные картины.

То будто попал я в руки переодетых бандитов и меня идёт освобождать весь съезд. То будто меня, не расспросив, сразу расстреливают. А потом запросы из губернии… но уже поздно… Много подобной чепухи передумал я за эти полчаса.

Наконец щёлкнул замок, вошли те же два красноармейца и повели меня к комиссару.

Комиссар, молодой ещё человек, в пенсне на длинном носу, внимательно посмотрел на меня и, не дав мне сказать ни слова, спросил в упор:

- С кем вы разговаривали на том берегу?

Весь мой апломб, все приготовленные речи как ветром сдуло.

- Товарищ комиссар, - сказал я, чуть не плача, - да не разговаривал я ни с кем, честное большевистское слово! Вот мой мандат. Я - из губернии.

Комиссар удивлённо приподнял бровь. Видно, я действительно мало походил на шпиона. Он посмотрел бумаги, потом вскинул на меня глаза и спросил:

- Что же вы делали на берегу? Сдавленным голосом я прохрипел:

- Стихи писал.

Морщины на лбу комиссара сразу разошлись. Видно было, что он еле удерживается от смеха.

- А ну-ка, покажите стихи…

Мне казалось, если сейчас ударит гром, если блеснёт молния и убьёт меня - это будет самое большое счастье.

Из вороха инструкций я вынул тетрадь со стихами и подал комиссару.

Он повертел её в руках и сказал:

- Неразборчиво. А ну-ка, прочтите сами.

Что тут говорить!… Сгорая от стыда, я стоял в комнате Особого отдела и вслух читал любовно-лирические стихи.

Мне казалось, что долгожданный гром грянул, когда захохотал - нет, загрохотал! - комиссар. Увы, он не был поэтом, и мои лирические чувства не нашли в его душе отклика.

Он долго, с расстановкой, басисто смеялся. Потом встал, отдал мне мой мандат и инструкции, протянул руку и сказал:

- Ну, идите на съезд, товарищ… Стишки, впрочем, не особенно значительные. Но будет время - перепишите мне на память. Только другой раз для вдохновения выбирайте более укромное место, чем на самой границе.

Не могу передать, как вылетел я из Особого отдела. До съезда оставалось десять минут. Я торопливо зашагал к зданию ревкома. На съезде я был уже солидным представителем центра и с настоящим «губернским» видом встал в «красном зале» за жёлтый пюпитр, чтобы начать свой доклад…