Александр Барков - Мои друзья

Выбежал я однажды во двор и слышу: поет кто-то в хворосте… Звонко так поет, да еще и прищелкивает. Вот, думаю, чудак!

Притаился, гляжу, а из хвороста выскочила рыжевато-бурая крохотная птица. Носик острый, как у мышонка, а хвост торчком. Плутоватая. На мгновение скакнула на поленницу дров, огляделась. Заметила меня, пискнула и тут же снова юркнула в плотно слежавшийся хворост.

Позвал я деда взглянуть на диковинного мышонка с крыльями. А он мне и говорит: «Вот невидаль… Да это же крапивник. Птица такая маленькая. В хворосте гнездо у нее. Теперь крапивник в нем от непогоды прячется. А вообще-то он по заборам любит хорониться. Недаром немцы его „королем заборов“ прозвали».

Я от удивления даже рот разинул: думал — мышонок, а оказался «король»…

Знаете, как дедушка научил меня погоду предсказывать? Тепло завтра или холодно будет? Вот послушайте…

Однажды выбежал я после завтрака во двор, а над поленницей дров комары табунятся. Что эта им вздумалось?

Дедушка нагнулся к поленнице, а комары приметили его мохнатую шапку — и давай над ней плясать.

Подкрался я к дедушке сзади и шуганул комаров метлой — искусают еще. Дедушка поднял брови и повернулся ко мне:

— Зря обижаешь. Чудит комар по весне. Танцует да пляшет, как говорится, мак толчет. Значит, тепло будет!

Я побежал по саду и насчитал семь веселых стаек. Настоящий комариный бал!

Когда солнце заходит за дальний Чугреев лес, наступают сумерки. Густой туман растекается по земле. Окутывает избы, пожарную каланчу, деревья. Все кругом затихает. И только со стороны мельничной плотины доносятся протяжные звуки: «Курлы-курлы-курлы…»

Будто там, далеко вдали играет серебряная труба. Когда звуки смолкают, в небе медленно пролетает клином журавлиная стая.

Дедушка проводит ее долгим взглядом и скажет вслед:

— На Марьино болото тянут.

— Зачем?

— Ногой пробуют, скоро ли снег растает.

— А скоро?

— Вот-вот болото оживет. Заголубеет. Лягушки заквакают. А у журавлей свадебные пляски пойдут.

— А как они пляшут?

— Перышки огладят, переступят с кочки на кочку, приосанятся… Станут в круг. Крыльями машут, курлычут, подпрыгивают, кланяются до земли. Высокие, гордые. Войдут в азарт…, и пошла писать губерния. А потом снова в круг, снова в развеселом хороводе.

Я слушаю дедушку и мечтаю хоть одним глазком взглянуть на журавлиную пляску, а на Марьином болоте вновь начинает звучать серебряная труба: «Курлы-курлы-курлы…»

Звенит по городу ручей. Быстрый, говорливый, он бежит по улице, стараясь обогнать трамвай. Мальчишки пускают в него спичечные коробки. Свистят, хлопают в ладоши, скачут вместе с неугомонным ручьем, с потоком автомашин, с толпой прохожих. Один кричит:

— У меня линкор! Он плывет к Белому морю.

Другой бросает:

— А у меня шхуна «Колумб». Курс — Тихий океан.

Спичечные коробки, попав в водоворот, крутятся на месте, а затем, подпрыгнув, несутся вперед по быстрине. И вдруг над ребятами склонились два здоровенных бородатых детины. Тот, что пониже ростом, спросил:

— А ты знаешь, кто такой Колумб?

— Знаю, — ответил мальчик. — Америку открыл!

Бородач улыбнулся и хлопнул друга по плечу:

— Вот тоже Колумб!

Мальчишки остановились и с опаской глянули на взрослых: — Моряки, что ли?

— Нет, — пробасил бородач. — Художники. — Он пристально взглянул на ребят. Потом резко повернулся, взял паренька за локти, поднял над головой и спросил: — А ну, говори скорей, что видишь?

— Белое море. Красный пароход, — не растерялся мальчик.

— Тоже художник! — весело заключил бородач и повернулся к своему другу: — Вот бы и нам сейчас к Белому морю.

— Угу, — протянул друг. — Бросить все, прихватить с собой мольберт, кисти…

— И… — продолжил другой, — сесть на эту шхуну и плыть… плыть…

— Туда, где белые ночи, моржи и северное сияние… — закончил тот, что пониже ростом, и неожиданно обратился к ребятам: — А билеты на ваши корабли есть?

— Есть! — в один голос ответили юные капитаны.

Бородачи улыбнулись.

Мне показалось, что старый большой город помолодел в эту минуту.

Видно, в художниках были живы эти отчаянные мечтатели-мальчишки. И каждого по-своему волновал, радовал и тревожил весенний ручей!