Александр Барков - Мои друзья

Вова с опаской глянул на бодучую козу Варьку, что щипала траву у забора, шмыгнул носом и перевел взгляд на Бычка.

— А кто самый главный на свете?

— Человек, — ответил Стасик.

— Самый-самый? — переспросил Вова.

— Самый! — подтвердил Бычок.

— Стась, а человек все может?

— Все! Даже на Луну ракета летает…

— На Луну? — тянет Вова, смотрит на маленькое солнце в луже и неожиданно бросает:

— А вот утопить солнышко никто не может!

— Может…

— Спорим, что нет!.. — возразил Вова. — Только на что?

— На моток проволоки, что ты нашел возле колонки. — Стасик усмехнулся и присел на корточки. — Гляди!

Сложил ладони рупором и, как пароход, три раза прогудел у берега лужи. Затем встал и решительно затопал резиновыми сапогами-вездеходами. Лужа вздрогнула, закачалась и вышла из берегов. В том месте, где плавало солнце, он высоко поднял ногу и звонко шлепнул сапогом по воде. На Вову обрушился фонтан брызг. Вода замутилась.

— Видал! — засмеялся Бычок. — Я утопил солнце.

Вова опустил голову, ему показалось, что вокруг потемнело. Он понуро зашагал к дому. Возле калитки мальчик остановился, еще раз взглянул на лужу. В ней, как ни в чем не бывало, снова сияло солнце.

— Бычок, смотри, солнце! — крикнул Вова и захлопал от радости в ладоши. Но Стасика уже и след простыл. Сегодня он в первый раз проиграл спор своему маленькому другу.

Рябины гнутся под тяжестью спелых ягод. Над ними со свистом проносятся стаи серых дроздов. Клены озябли и пожелтели — порой кажется, будто в осеннем саду замерли золотые кони. Осины лепечут алыми листьями тихо и грустно.

Люся и дедушка подошли к скамейке возле старой антоновки. Внучка подняла голову и увидела юркую голубовато-серую птицу, неслышно бегущую по стволу.

— Поползень хозяйничает, сад к зиме в порядок приводит… — заметил дедушка.

Поползень выслушал дерево. Ни мгновение замер на месте, отыскал в коре гусеницу, перевернулся вниз головой и исчез.

Зашелестел ветерок, Дрогнул, затрепетал лист на верхней ветке, нежный, как птичье перышко. Ветка качнулась, что-то оторвалось от нее и полетело вниз. Упало яблоко. Здоровое, желтое, гулко ударилось о землю.

— Ура! — крикнула Люся и бросилась поднимать. Твердое, мокрое, оно будто холодом обожгло ей пальцы.

— Антоновка — осеннее солнце! — сказал дедушка.

Знакомой тропой они идут гулять к реке Серебрянке мимо сарая, доверху заваленного березовыми дровами, мимо высокой липы с черными опустевшими грачиными гнездами, мимо кряжистого пня, обросшего серыми тугими копытцами грибов-трутовиков.

Низкий синеватый туман, освещенный откуда-то изнутри, неприметно для глаз растаял, слился с начавшей желтеть осокой. Отпечатались золотистые стога сена над луговиной. На том берегу посеребрились купола ив. Река засветилась и блестит. Опавшие листья, темные стебли крапивы похрустывают под ногами. А кругом тишина: мягкая, долгая, обрываемая по временам звонкой перекличкой синиц: «Пинь… пинь… трр… ах!» Люсе нравятся эти веселые звуки и этот сад, роняющий по утрам яблоки.

В воздухе пахнет горькой седой полынью.

— Деда… что там за веревочка в небе?

Высоко-высоко летели большие птицы.

— Журавли пошли в отлет. Лето за собой волокут.

— А куда?

— В жаркие края уносят. Туда, где не бывает зимы.

Люся остановилась, сняла с головы платок и помахала на прощание журавлям и лету.

Ветер вырвал платок из рук девочки, заиграл им, поднял в небо и превратил в журавля.

У берега море зеленоватое. Дальше оно чернеет, становится дегтярным, но темнота эта не пугает Диму. Мальчик часами может сидеть на крутом, скалистом берегу, смотреть вдаль и мечтать. Обычно Дима приходит сюда один, а сейчас рядом с ним Славка.

Славка переступает с ноги на ногу, швыряет в море плоскую гальку:

— Пять раз вынырнет…

— У-гу! — соглашается Дима.

Слава размахивается, бросает в море голыш:

— О чем задумался?

Сумерки густеют, переходят в темень. По небу золотым апельсином катится луна. Море вспыхивает огнями, вздыхает и как бы переваливается с боку на бок.

— Слав! Ты когда-нибудь считал огни?

— Да что я, того… Тоже мне выдумал.

— Ничего не выдумал. Просто огни живые.

— Живые?! — Слава поправил съехавшую на глаза кепку, усмехнулся и безнадежно махнул рукой.

Дима надулся и притих.

Далеко-далеко, где не отличишь море от неба, вспыхнул и погас огонек, Дима привстал и крикнул: