Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Но ветер между тем задувает сильней, напористей. Вот он уже поднял и гонит перед радиатором сухую поземку: подхватит, завертит ее столбом и вдруг бросит на фары автомобиля. И начнется метель, залепит лобовое стекло/ заровняет канавы, исполосует тракт косыми наметами снега.

В такую погоду лучше не садиться за руль. Но жизнь требует, чтобы во всякую погоду работали моторы, крутились колёса, и поэтому во дворе так называемого производственного комбината на высоком прицепе стоит грузчик и разматывает верёвку, а вокруг мечется пурга, рвет концы брезента, и напрасно грузчик пробует подставить ей спину — она бьет со всех сторон. Стынут руки, деревенеет веревка, а тут еще раздается голос Примака (и когда он спит, черт его знает?): «Давай, давай! На станцию вагоны подали! Кто за простой будет платить?»

Примак отправил последнюю машину, и хотя колено нестерпимо ныло, он не пожалел, что не стал будить Сережу, и пошел домой пешком: после прокуренного кабинета легко дышалось на улице, и уж очень по-сказочному хорош был метельный вечер.

Частые автомобильные гудки привлекли его внимание. Близко к панели ехал Сережа. Приоткрыв дверцу эмки, он крикнул:

— А я вас ищу, Борис Григорьевич. Вахтер сказал, что вы только-только ушли. Звонил из управления майор Лунин, приказал найти вас где хочешь и доставить в любое время…

— Ёлки-палки, палки-ёлки, — пропел Примак, к удивлению Сережи. — Какая погодка, а? — Забравшись в эмку, он принялся шутливо покачивать головой в такт шныряющим по стеклу юрким щеткам. Потом спросил — Ну, как дела в гараже? Что делает Горшков? Как его новая машина?

— Он мне ее отдать обещал! — горячо откликнулся Сережа и просительно посмотрел на Примака. — «Хватит тебе, — говорит, — на легковушке крутиться, время на настоящей работе себя испробовать».

— На настоящей работе? — Примак взмахнул руками. — А старый хрен Борис Григорьевич пусть пешком ходит с больною ногою, да?

Но Сережа не обратил внимания на эти слова. Встречные огни наплывали, отражаясь в блестящих глазах парня.

— Ох, и машина эта, Борис Григорьевич! Корабль! Утром дядя Костя нагрузил дрова — десять кубиков, а она везет шутя, только мотором шипит. А тормоз на ней — на все четыре колеса, и каждая-то гаечка обихожена.

— Ишь ты, — удивился Примак. — И ты серьезно думаешь, что я доверю тебе такую машину? А где у тебя, на минуточку, права?

Сережа счастливо рассмеялся. Он отнял руку от руля, зубами стащил с нее варежку и достал из кармана коленкоровую книжечку.

— Вот они, вот! Теория — «отлично», вождение — «отлично», правила… «прилично»! Уже неделя законного стажа. И дядя Костя в один день со мной сдавал.

Мне — третий класс, а он как пошел на доске теорию иксами доказывать, ему с ходу — первый, — Сережа лихо затормозил возле парадной управления. — Я буду за ней, как за живой, ходить, Борис Григорьевич!..

Но Примак уже скрылся в подъезде, напевая: «Ай, люди, люди…»

В два часа ночи Горшков проснулся: Сережа тряс его за плечо. Горело электричество, привычно тикали ходики.

— Иди. Примак требует.

Пока Горшков наматывал портянку, спросонок не сразу попадая в сапог, Сережа хмуро говорил:

— Полночи просидел в управлении. Вышел сердитый. «Поезжай, — говорит, — быстрей, Крылов». Сроду по фамилии не величал.

И опять в кабинете Примака горела настольная лампа, и лейтенант, кутаясь в шинель, ходил из угла в угол, дымя цигаркой и припадая на одну ногу.

— Как машина? — спросил он, едва Горшков появился в дверях.

— Закончена и обкатана, товарищ лейтенант. И шофер есть — Сережа. На эмке вас пока будет возить Алмазов: с понедельника я его машину ставлю в средний ремонт.

Примак вздохнул, нахохлился.

— На Шадринском комбинате совсем плохи дела. Несколько грузовиков вышло из строя… Придется отдать им Сережу с новой машиной. — Он помолчал. — Из управления звонили начальнику Окружных мастерских — что толку? Разве Коновалов даст грузовики? «У вас, — говорит, — засиделся мой механик…» Одним словом, твоя командировка здесь окончена. Тебе приказано тоже ехать на Шадринский комбинат. Выручать…

Примак грустно поднял брови-треугольники и уставился в потолок; его темные, чуть навыкате глаза стали вдруг какими-то далекими.

— Одесса… После войны мы бы с тобой организовали там отличную контору Южавтотрансторгпромсбыт. Фирма. А? — Он виновато улыбнулся. — Это я придумал как-то ночью, Сильно болела нога.

Горшков подошел к нему. Взял его мягкую тяжелую руку и крепко пожал.