Она ломала голову в общем-то напрасно. Проехали Подольск, и в купе вслед за Рафом протиснулся пухлячок (его тут звали кто Даней, а кто и Дантоном!) И тут же все ее сомнения весело отпали.
— Айда! — ее недавний допросчик нетерпеливо потянул из купе Рафа. — Уточним дежурства. Так ты художница? — обернулся Даня и в ее сторону. — Что ж ты говорила?.. (А что она говорила?) — Значит, будешь работать у нас по оформлению!
Пухлячок утащил Рафа, и она вздохнула с облегчением. Естественно разрешился вопрос о ее неясном назначении. Разумеется, и прежде думалось о том, что она будет занята на слете «оформлением». Но она и не предполагала, что такое сочтется за работу. За ра-бо-ту!
Очень просто открылся и второй ларчик. Даня не глупил, когда произвел ее в собаководы. Галя, третья девочка из их купе, везла на слет (где-то отдельно) ученую овчарку, должна была подарить своего Мухтара крымским пограничникам. И Галя все время проводила в соседнем купе, там ехали дрессировщики.
Как было бы хорошо, если б в жизни и дальше разрешались так просто все сложные вопросы!..
Людмила Ивановна предупредила: в Симферополе новая эвакобаза еще только строится, и принимать их будут на старой. Такое сообщение было пропущено мимо ушей: не все ли равно, какая там эвакобаза (что за холерное название?!).
Поезд застопорил, в окно втянулась людская толчея, цветочные вазы и длинная желтизна вокзала. Пока топали по раскаленной сковородке площади, она успела слизать два пломбира. Вышли на умилительную улочку: дома как у Ван Гога, с кровлями из черепицы! И еще — водоразборные колонки! Такие же, как и в старом Царицыне: фасонное литье и тугие ручки, с лязгом открывающие воду; струя бьет как из пушки и до ломоты леденит зубы. На колонки активисты накинулись скопом и все пообливались.
Конец улочки запружала ребятня, оттуда несся гомон, фыркали автобусы. Москвичи пришли к эвакобазе.
Здравницы Крыма в оправе парков хорошо помнились, поэтому об Артеке ей думалось в стихах. На даче у папиной родни она однажды отыскала сборник Веры Инбер и запомнила мажорную строчку о городе грядущих лет: «Там будут розы на стеклянных крышах!»
Розы на стеклянных крышах… таким виделся он, ее Артек.
Эвакобаза была его частицей. Задрипанный особнячок, всего шесть окошек. Посередине фасада вход, крыльцо с претензией на пышность, в округлых балюстрадках, над ним помятый железный козырек и фонарь, поржавелый и разбитый. «Руины времен Екатерины». Их делегация влилась в разноплеменную толкучку юнцов, митингующих у балюстрадок. Голова кругом, — всеобщая возбужденность и сумятица. Людмила Ивановна исчезла в облупленной эвакобазе.
Время от времени с крыльца разносились приглашения-команды: — Чувашия, температуру мерить!
— Кто в «Лазурный», — на обед! За угол, построиться!
— Душанбе, на поверку, во двор через ворота!
— Группа Сафьяновой, к автобусам!
Эвакобаза находилась возле перекрестка, где теснилась автотехника. На «Икарусах» пылали эмблемные костры, волнистые полосы на их боках голубели морем, а надписи гласили — Артек. Группа Сафьяновой вырвалась из толчеи и кинулась на штурм ближайшего «Икаруса».
Градусники заверили, что москвичи здоровы. Они собрались в углу двора, и Людмила Ивановна разъяснила дальнейший распорядок. Делегация распадалась: всех развели «по интересам». Активистов, основную группу, направляли в лагерь «Горный», «зарубежники» должны были ехать в «Морской», «друзья пограничников» — в «Лазурный», спортсмены — в дружину «Озерную».
— Я сейчас уеду с ребятами в «Алмазную», — сказала Людмила Ивановна, — а ты, Надюша, пока останешься здесь. Тебя записали в дружину «Лесная — Полевая». К сожалению, одну. Туда берут тех, кто увлекается искусством. Но ты не горюй. Из этой дружины сюда приехала вожатая, ее зовут Наташей. Она берет тебя в свой отряд. Я тебя с ней сведу, вы вместе и уедете. Она тебе понравится.
Легко сказать — не горюй! Только что стала привыкать к Иришке, Гале, Рафу и Дантону — и вот, пожалуйста…
Как только она увидела вожатую — свою! — так и просияла: не нужно никакой другой. Наташа оказалась необычайно привлекательной. Не взгляд, а солнечный душ, обдает сплошными блестками. Самое неказистое у человека, уши, не замечались у Наташи; они исчезали в завитках волос еще искуснее, чем на всех безухих рисунках. В добавление ко всему идеальное сложение, персиковый загар и артековская форма: пилотка и юбка — густо-голубые, блузка — ярко-желтая, алые значок и галстук. Море, солнце и костер. Не вожатая, а дива из ансамбля Моисеева.
Читать дальше