Кристине Нёстлингер - Дуйбол-привет!

Всего набралось более двадцати телеграммных обрывков. Как Ханси ни бился, получалась не нормальная фраза, а что-то невразумительное:

ПРИБЫТЬ НЕ ЕМ СТЬЮ РАЖЕНИЯ ГУСТАВ ЩИК ПЕН

Ханси сам себе сказал:

— Какая разница, что там было еще. В любом случае дядя Густав приехать не может; это в свою очередь означает, что иностранной команды нет как нет и, следовательно, чемпионат мира должен быть отменен. Это и ежу ясно.

Ханси негромко присвистнул. Рядом с его комнатой была родительская спальня. Там-то и уединились Харчмайер и компания. Через стенку до Ханси доносилось лишь невнятное бормотание, ни одного слова разобрать было невозможно. Ханси приложил ухо к стене. Теперь отдельные слова прослушивались четко, но смысл по-прежнему не прояснялся. Он услышал: Козмайер, переодеть, одна нога — здесь, другая — там, Курицмайер, попытка не пытка, дочь Свинмайера…

Пока Ханси все еще ломал себе голову над тем, какие такие планы строил его отец в отношении Свинмайера, Курицмайера и Козмайера, мужчины вышли из спальни. В прихожей, перед самой дверью Ханси, они раскланялись и Харчмайер громко крикнул:.

— Ханси, Ханси! Ханси открыл дверь.

— Что случилось? — спросил он.

Он думал, отец хочет посвятить его в свои планы. Не тут-то было. Харчмайер сделал ему втык:

— Ты почему это дома околачиваешься? Делать больше нечего? Сию же секунду на тренировку, сию же секунду, живо, живо!

Ханси так и подмывало выдать отцу прямо в лицо все, что он знает и о чем догадывается, но у него хватило ума промолчать. Он лишь вяло промямлил:

— Ладно, ладно, иду, иду, ага, ага!

У перил Ханси оглянулся, посмотрел на отца голубиным взором и спросил:

— А что… Погонщики Пен уже здесь?

Ханси не сводил глаз с отца, но господин Харчмайер и бровью не повел.

— Сегодня вечером будут здесь!

— А во сколько?

— Много будешь знать, скоро состаришься! — повысил голос Харчмайер. — А ну живо на тренировку!

Спускаясь по лестнице, Ханси пробормотал как бы сам себе, но чтоб слышал отец:

— Хочется верить, они и в самом деле приедут, а то ведь мало ли что случиться может!

— Сию же секунду заткнись! Сию же секунду! — прогремел сверху Харчмайер. — Не то так взгрею, своих не узнаешь!

Ханси тихо улыбнулся и вышел на улицу. Он был на все сто уверен, что его не взгреют. Претендентов на чемпионское звание не бьют! И еще теперь он был на все сто уверен: затевается нечто в высшей степени странное, иначе его отец не завелся бы с пол-оборота.

Тюльмайерова Фанни, разумеется, уже давно крутилась на большой поляне. Она успела пройти трассу альпийской горки — вверх по тягуну, что за кладбищем, и семь раз отмерить размеченную господином учителем дистанцию слалома. При этом господин учитель бешено подстегивал ее и фиксировал в тренировочном дневнике время по отрезкам.

— Абсолютный рекорд трассы, Фанни! — нахваливал господин учитель.

Фанни умирала от гордости, пока на поляне не появился Ханси со своей пятнистой пеной и не продемонстрировал такой искрометный слалом, что у Фанни в глазах потемнело. Она с трудом сдерживала слезы.

— Не горюй, Фанни, — утешал ее господин учитель, — Ханси ведь уникальный самородок, с ним никто тягаться не может. Лучше порадуйся, что именно на нас снизошла благодать в лице такого гения!

Что-что, а это Фанни понимала отлично, но легче от этого не было. Скорее наоборот.

Ханси тренировался до обеда. И до того изнывал от скуки, что беспрерывно зевал. Господин учитель дал ему четыре таблетки для восстановления сил. Господин учитель решил, что самородок переутомлен.

В обед, когда госпожа Харчмайер позвала «Хансиидиобедать!», Ханси незаметно улизнул. Обедать он не хотел. Вот уже три дня как он получал высококалорийное питание, специально предназначенное для спортсмена и составленное по рецепту какого-то знаменитого доктора.

Высококалорийный обед спортсмена состоял из одной свеклы, одной моркови-каротели, семи витаминных драже, двух чашек бодрящего напитка, одного лечебного хлебца и одной ложки глюкозы.

Ханси поднимался по тропке к двум старинным деревенским домам. Ему хотелось повидать Титу. Так как Ханси не был до конца уверен, можно ли отныне считать разрыв отношений между Низбергером и отцом, а также строжайший запрет на его дружбу с Титой отмененными, он не пошел в дом, а трижды прокричал кукушкой — это был условный сигнал. Затем он прокрался в старый коровник, где они с Титой обычно встречались, уселся на кормушку и стал ждать.