Инна Манахова - Двенадцать зрителей [сборник]

«Сама греби на своей байдарке!» – подумала я и постаралась выкинуть ее ехидный совет из головы.

Но все же разочарование и обида оказались настолько сильными, что я и думать не могла о танцах без внутреннего содрогания. Моя заветная мечта никуда не делась и продолжала жечь меня изнутри, но я потеряла уверенность в себе и больше не хотела заниматься в группе, по крайней мере до тех пор, пока не исправлю свои физические недостатки.

Прежде всего нужно было похудеть, чтобы руки и ноги перестали напоминать колбасные изделия. Ради этой благородной цели я бросила есть бутерброды с маслом, свою любимую жареную картошку, чипсы и мороженое. Каждый день после школы я заходила в детскую поликлинику: там у регистратуры стояли напольные весы и вечно толпились желающие взвеситься. Я покорно дожидалась своей очереди, взвешивалась, записывала свои килограммы в специальную тетрадку и уходила. Шли месяцы, а мой вес продолжал держаться на одной отметке, изредка опускаясь на полкило, но неизменно возвращаясь обратно.

Тогда я втайне от родителей отказалась от школьных завтраков и маминых обедов, а за ужином потихоньку перекладывала свою еду в тарелку Шурика – он теперь ходил в бассейн и, возвращаясь с тренировки, набрасывался на ужин с таким видом, будто не ел неделю. Уплетая мою порцию, Шурик смотрел на меня преданными благодарными глазами спасенного от голодной смерти сенбернара, а я натянуто улыбалась и с немой тоской провожала взглядом каждый кусочек, безвозвратно исчезающий у него во рту.

Между тем в мои сны стали приходить жареные поросята с букетиками зелени, бараньи котлеты на ножках в красивых бумажных розочках и толстобокие кремовые торты, а днем, пробегая мимо ароматной теплой пекарни и киосков с уличной едой, я невольно замедляла шаг, и сердце мое предательски пропускало удар.

Но даже муки голода показались мне пустяком в сравнении с пытками, которым я себя подвергала, чтобы удлинить свою короткую шею. Способ исправить этот врожденный дефект мне подсказала выставка африканского искусства в этнографическом музее, куда наш класс водили на экскурсию. Оказывается, африканские женщины с раннего детства носят на шее медные кольца, чтобы подчеркнуть свою красоту и благополучие, отчего их шеи становятся длинными, как у лебедя.

Медных колец у меня, разумеется, не было, но я нашла выход из положения: сплела себе жесткий шарф-хомут из обычной проволоки. По утрам я потуже затягивала этот шарф на шее и терпеливо носила его весь день, пряча под высоким воротником водолазки или свитера и снимая только вечером, чтобы не заметили домашние.

Перед сном, после того как мама целовала меня и выключала свет в спальне, я потихоньку пробиралась в темноте к своему школьному рюкзаку, доставала ненавистный хомут и вновь затягивала его. Бедная моя шея постоянно болела и чесалась, проволока царапала кожу, но я не сдавалась и продолжала мучиться, регулярно измеряя диаметр шеи рулеткой и занося данные в ту же тетрадь, где я вела учет сброшенным килограммам.

Весь этот кошмар закончился, когда наступило лето и нас с Шуриком отвезли на каникулы в деревню к бабушке. Бабуля каждый день жарила нам блинчики и поила очень жирным парным молоком, а хомутик мой, о котором родители и знать не знали, она нашла в первый же день и бросила его за печку. Я, как ни пыталась, не смогла его оттуда достать, а новый плести не стала.

В город я вернулась круглой, как колобок. Я так распухла от молока, что не могла влезть ни в одни штаны. О балете уже не могло быть и речи, и я с какой-то обреченной грустью навалилась на еду.

Но моя мечта не умирала и продолжала тревожить меня, лишая покоя и сна.

Как раз в это время Шурик увлекся хип-хопом. Ему исполнилось тринадцать лет, и родители отселили его от меня в отдельную комнатку, которая раньше была кладовой. Туда еле поместились старый продавленный диван, столик и шкаф-пенал. На пол постелили сшитый мамой махровый ковер, а стены Шурик заклеил постерами своих любимых музыкальных групп. Над диваном он повесил индейского ловца снов, а в углу установил видеокамеру. В новую комнату он меня не впускал, дверь всегда оставалась запертой, и я могла только догадываться о том, что происходит за стенкой, – оттуда постоянно доносилась ритмичная пульсирующая музыка и речитативы на английском языке. Сам Шурик не издавал ни звука, только топал и, судя по гулкому стуку, прыгал со шкафа.

Как-то, привычно просматривая на YouTube ролики с выступлениями разных танцоров, я наткнулась на ряд видеорепортажей из Шуриковой комнаты: этот тихушник лихо отплясывал на камеру в длинной футболке, штанах-афгани и с повязкой на лице типа Зорро. Но я, несмотря на всю его конспирацию, с первого взгляда узнала на видео наш махровый ковер. Под каждым роликом он ставил непонятные подписи: b-boying, krumping, dougie.