Инна Манахова - Двенадцать зрителей [сборник]

С Шуриком и Тимом я не рассорилась и даже продолжала тренироваться и танцевать вместе с ними, но между нами явно пролегла невидимая трещина, которая с каждым днем расползалась все больше и больше, безвозвратно отдаляя друг от друга двух мальчиков и девочку, стоящих на противоположных краях пропасти.

Мальчишки наглели и грубели прямо на глазах: мама говорила, у них начался переходный возраст. Прежде им было наплевать на то, что я девочка и к тому же младше их на три года, – мы общались почти на равных. А теперь они всячески старались подчеркнуть свое мнимое превосходство надо мной: называли «соплюхой», ничего не объясняли и вообще перестали разговаривать со мной по-человечески, вместо слов отвешивая легкие, но до слёз обидные подзатыльники. Между тем с девчонками своего возраста они обращались совсем иначе.

Шурик, например, по уши влюбился в некую Настю. Эта Настя даже не была красавицей – тощенькая, невзрачная, словно ощипанный воробушек, но осанка и манеры – королевские, и танцевала она божественно: мы с Шуриком видели ее выступление в школе на новогодней елке. Она исполняла партию Мари из балета «Щелкунчик», а после третьего вызова на бис неожиданно станцевала нам чарльстон, и кто-то из учителей, кажется историк, назвал ее «маленькой Жозефиной Бейкер».

Позже я узнала, что Настя с пяти лет занимается классическим балетом у той самой старенькой педагогини, которая когда-то отказалась меня учить, и, более того, ходит у старушки в любимых ученицах и «подает большие надежды». Если бы не танцы, Настя наверняка считалась бы страшненьким заморышем, но стоило ей повести плечиками и красиво взмахнуть руками, как она в буквальном смысле слова начинала сиять. Кроме Шурика в Настю было влюблено полшколы, и даже у меня при виде нее невольно замирало сердце, а вот Тим искренне не понимал этой коллективной влюбленности:

– Она же страшная, как вся моя жизнь!

– Ты что! – шепотом восклицала я в ответ на такое кощунство. – Видел бы ты, как она крутит фуэте!

– Лучше бы она мясо крутила и котлеты жарила, – равнодушно замечал Тим.

У него тоже появилась «своя девочка» – хорошенькая, как картинка, и ужасно капризная и ревнивая. Она всюду ходила за Тимом как приклеенная и постоянно висла у него на шее; а стоило им ненадолго разлучиться, как она начинала беспрерывно ему названивать, и Тим тут же бросал все дела, прятался куда-нибудь в уголок и часами ворковал ей в трубку о своей неземной любви.

Когда мне исполнилось двенадцать, наша веселая хип-хоп команда окончательно и бесповоротно распалась. Настя неожиданно ответила Шурику взаимностью, и мой брат просто перестал ходить на репетиции, предпочитая в это время торчать с букетиком жухлых цветов под дверью зала, где Настя раз за разом повторяла сложные танцевальные па под аккомпанемент раздолбанного фортепиано, а потом валяться у нее на коленях, задрав лапы и жмурясь от счастья. Тима потянуло обратно в цирк, а я осталась не у дел и с горя записалась в недавно открывшуюся в нашем городе школу ирландского степа. Новые танцы – рил, джига и хорнпайп – очень подходили моему тогдашнему состоянию души: руки по швам, спина неподвижно-прямая, как у солдата в строю, взгляд в никуда, а ноги в башмаках со звонкими набойками жестко отбивают бешеный дробный ритм, будто втаптывая в паркет все былые горести и неудачи.

– Ты переваливаешься, как слоник, – замечал мне наш педагог и худрук, голубоглазый, златокудрый и румяный, будто опереточный русский царевич. – Не надо разворачивать стопы и сутулиться! Голову держи прямо! Все движения должны быть четкими, и чтоб никаких вольностей! Забудь эти свои хип-хоперские замашки! Из-за тебя вся группа сбивается с ритма!

«Ну вот, и тут я виновата», – грустно думала я, опустив голову и разглядывая носки своих новеньких блестящих башмаков.

– Ты пойми, – уже мягче добавлял педагог, – ирландский степ – это коллективный танец, если хочешь выделяться и импровизировать, тебе у нас делать нечего. Пластика тут не нужна, главное – рисунок шагов. Слушай музыку и остальных танцоров и старайся точно попадать в ритм. Представь, что мы – один большой механизм, вроде городских часов. Чтобы часы били вовремя, нужна отлаженная работа всех до единого винтиков.

Однако сам он себя винтиком не считал и нередко, выводя на каком-нибудь местном концерте свою группу, позволял им оттанцевать только положенное по регламенту время, а на бис выходил в гордом одиночестве и подолгу солировал, исполняя замысловатые танцевальные сеты под оглушительный рев восхищенной толпы.