Инна Манахова - Двенадцать зрителей [сборник]

Потом я пошла на поправку, и на меня полярным медведем навалилась скука. Я давно за собой заметила, что начинаю тосковать в безликих комнатах с бесцветной и убогой обстановкой, но только в больнице я впервые поняла, что такое настоящая безликость и убогость. Рисовать там было совершенно нечего, и я, отвыкнув от цветового разнообразия, развлекалась тем, что делала простенькие карандашные наброски скудного вида из окна (внутренний дворик, дерево) в стиле примитивизма.

Какое-то время трещины на потолке еще складывались для меня в причудливые орнаменты и узоры, но на десятый день пребывания в палате это прошло, и мой взгляд, словно муха, уныло ползал по стенам, не цепляясь ни за один предмет, а каждый таракан, выглядывающий на меня из-за прикроватной тумбочки, уже узнавался в лицо. Немного оправившись и начав совершать короткие прогулки по этажу, я перезнакомилась с обитателями соседних палат, а кое с кем даже пробовала подружиться. Но живопись никого из них не интересовала, а меня – вот беда! – не интересуют люди, которым не интересна живопись. Так я и провела бы следующие полтора месяца в одиночестве, если бы на шестнадцатый день моего пребывания в больнице к нам не привезли новенькую.

Она заняла крошечную одноместную палату этажом выше, но, несмотря на то что в больницах как-то не принято «дружить этажами», именно эта пациентка сразу же заинтересовала абсолютно всех моих новых знакомых по несчастью. Их любопытство было вызвано двумя основными причинами. Во-первых, никто, даже врачи и полицейские, которые приезжали с ней побеседовать, не знали, кто она и откуда взялась. Во-вторых, она не просто сломала руку и получила сотрясение мозга, но еще и страдала от какой-то странной душевной болезни, отчего совсем не разговаривала и почти не двигалась, а только и делала, что лежала лицом к стеночке в своей темной палате с плотно занавешенными окнами, сжималась под одеялом и крупно дрожала.

Я конечно же, как и все, приходила ее навестить – из чистого любопытства – и подумала тогда, что она похожа на одноглазого котенка, которого я однажды подобрала по дороге в деревню и принесла домой. Он тоже дрожал и отворачивался, но я выкупала его в ведре, перевязала израненные лапки, смазала мазью его обкусанные ушки, а после «бани» накормила до отвала свежайшими белыми сливками, и он оттаял и с тех пор мурлычет не умолкая. Девочку тоже подлечили и накормили, но, видимо, человеку для полного счастья нужно что-то еще. Вскоре я догадалась, что нужно именно этой девочке.

Туманно-серое равнодушие, проявляемое ею ко всем окружающим и даже к добрейшему слоноподобному главврачу, а также ее непроницаемо-ватное молчание привели к тому, что больные постарше обиделись и перестали ее навещать. А больные помладше, теряясь в догадках, начали выдумывать различные способы вынудить ее заговорить и сошлись на том, что нужно ее как следует напугать. По ночам они тайком подкрадывались под ее дверь и громко ухали или стонали, изображая привидения, но девочка никак не реагировала на эти шутки. Тогда они подбросили к ней в кровать таракана – девочка его просто не заметила.

Я, между прочим, тоже не обратила бы на таракана в постели ни малейшего внимания, потому что в больнице их – тьма-тьмущая. Они плотным строем маршируют по стенам, будто полк усатых рыжих гренадер, и копошатся за спинками кроватей по ночам, ожидая, пока ты уснешь, чтобы можно было забраться тебе на нос, как на горную вершину. Они совершают отнюдь небезопасные для их жизни набеги на столовую – единственное место, где их пытаются морить, и после героической смерти непременно попадают в кастрюлю с кашей или супом. Они мгновенно захватывают и опустошают наши тумбочки и заселяют тапки лежачих больных. В общем, нет ничего особенного в том, чтобы обнаружить у себя на подушке таракана. Но не будем отвлекаться.

Итак, дети перепробовали несколько безболезненных способов растормошить безмолвную и безразличную ко всему девочку, а когда эти способы не подействовали, они, по наущению старших, решили перейти к более жестким мерам и облили ее холодной водой из бутылки. Но девочка даже не шевельнулась, когда холодные струйки начали стекать ей за шиворот, более того, она так и пролежала под мокрым одеялом до прихода медсестры, которая перестелила ей постель и нажаловалась на нас главврачу.

На следующий день я нарисовала карикатуру – последний день Помпеи. Город пылает в огне, люди мечутся в панике, бьются в истерике и заламывают руки, а среди всего этого ужаса, в самом центре композиции, стоит обыкновенная больничная койка, на которой, укрывшись с головой байковым одеялом, преспокойненько спит наша героиня-несмеяна.