Надежда Васильева - Гагара [сборник]

– Гдэ живешь?

Митька махнул рукой в ту сторону, откуда бежал.

– Как название отэль?

Митька пожал плечами. Кто его знает?

Неожиданно появился Званэк. Что-то залопотал по-болгарски.

– Я тэбя отведу. Я знаю твой отэль. Дэржись.

Он подставил Митьке свое загорелое плечо. А Митьке почему-то страшно захотелось спать. Голова закружилась так, словно он выкурил сигарету. Курил Митька всего один раз и никакого кайфа, о котором с таким восторгом рассказывали пацаны, не испытал. Чувствовал тошноту и головокружение. Вот как сейчас…

До гостиницы было довольно далеко. А на ногу было не наступить, даже на пальцы. Когда присели отдохнуть, Званэк спросил:

– Я видэл. Ты его бил. За что?

Митька вздохнул.

– Дерьмо он, понимаешь?

– Понымаю, – кивнул Званэк. – Дэрмо нэ надо трогать. Оно вонает.

– Это точно! – согласился Митька.

Ему вдруг так захотелось увидеть деда, что на глаза навернулись слёзы. Он закрутил головой, чтобы этого не заметил Званэк.

– Не пойду в гостиницу! Не хочу отца видеть.

– Пойдом ко мнэ! – с радостью предложил Званэк.

Митька вздохнул. А что? Это выход.

А навстречу уже спешили отец с Бегемотом. Оба взмокшие, распаренные, будто из бани.

– Ты, Дмитрий, меня прости, – по-детски прижал Бегемот свой двойной подбородок к потной грудине. – Ну пошляк я, пошляк! Это твой отец правильно сказал. Но и ты хорош, петух! Давай мировую! – и протянул Митьке свою мясистую руку.

Митька сопел. Такого поворота дел он вовсе не ожидал и готов к нему не был.

– Прости его, сын. Я ведь тоже ему за тебя вмазал.

Бегемот потер рукой шею. Потом вдруг принялся бить себя кулаками по толстым щекам, по бритой голове, пискляво приговаривая:

– Бейте меня! Бейте! У меня голова толстая – выдержит.

Ну что с ним будешь делать? Митькина физиономия невольно расплылась в усмешке. Вроде бы нехотя, но все-таки ударил Бегемота по руке. Лады, значит.

– Я к тэбе завтра зайду, – пообещал Званэк. – Мнэ сэйчас в одно мэсто сбегать надо.

И испарился. Только его и видели. А Митька, повиснув на руках отца и Бегемота, запрыгал на одной ноге в сторону гостиницы.

Митька покачивался на скамейке под навесом и с тоской смотрел на лягушатник. Купаться ему было нельзя. Порезанная стеклом ступня заживала плохо. Наступать на ногу он еще не мог и потому сумел добраться только до этой скамейки. Отец ушел с Бегемотом на море. А Митьке всучил брошюру кроссвордов, на которые Митьке было, если честно, глубоко начхать. Ни известной французской певицы из четырех букв, ни знаменитого рок-ансамбля из восьми и уж тем более струнного инструмента из пяти букв он не знал и знать не хотел. Душа опять изнывала тоской по деду и деревне.

Дед, наверное, проверяет раколовки. Вода в их озере настолько прозрачная и светлая, что дно видно даже на трехметровой глубине. Раков в озере водилось много. Иногда попадалось и до двухсот штук. Дед на веранде вываливал их из корзины, и Митька проводил с раками эксперименты. Если засунуть в клешню рака спичку, он зажмет ее так сильно, что она может висеть на клешне хоть полдня. А еще раки очень смешно щелкают шейками об пол. Для чего они это делают, Митька не знал, но наблюдать за всем этим было забавно.

У деда на берегу озера был свой собственный ветряк. Если вдруг в ненастную погоду в деревне отключалось электричество, дед врубал свое автономное энергоснабжение. «Худо-бедно», как любил говорить дед, а впотьмах не сидели. В деревне была настоящая жизнь.

А здесь, на курорте, все казалось Митьке игрушечным. И эти шезлонги, и пластиковые стульчики, и бассейн для детей, который пустовал без дела, потому как даже маленьким детям интереснее походить по настоящему песку, побросать в морские волны настоящие камушки. И даже колесо обозрения не шло ни в какое сравнение с лабазом, который был построен дедом на четырех, росших близко друг к другу соснах.

Сосны были ровными и высокими. Дед рассказывал, что именно из такой древесины строят корабли. Ни одного сучка на стволе до самой кроны. Лабаз был построен клёво. Каркас был прикреплен к стволам стяжками. Ольховые жерди нижней и верхней площадок были устланы еловым лапником. С крыши лабаза лапник свисал живым козырьком и защищал от непогоды. Даже в дождливый день здесь было сухо. С трех сторон нижняя площадка была огорожена перильцами из ольховых колышков. В сильный ветер деревья раскачивались, и лабаз превращался в настоящую колыбель. Построен лабаз был в охотничьих целях, на тот случай, когда к деревне подходило стадо диких кабанов. Кабаны наносили немалый вред картофельным полям. С лабаза открывалась такая панорама, что дух захватывало.