Юлия Кузнецова: Фонарик Лилька

– Он ушел, его больше нет!

– Маньяк какой был? – заволновалась Татьяна Геннадиевна. – В полицию надо звонить, девочки! Прямо сейчас!

– Нет, Лиль… Когда ты пропала…

Лилька издала сдавленный звук.

– Галь, слушай… – Она всхлипнула и прижалась губами к моим волосам. – Прости, я… я вообще не из-за тебя убежала! Наташка с Катей не пришли, но я не из-за них! Я бы тебя дождалась дома, Галь… Но это, понимаешь… Из-за конверта.

– Потом болтать будете! В полицию звонить надо! – перебила Лильку Татьяна Геннадиевна и вдруг вскрикнула: – Ах ты, я ж творог не выключила, небось все уже на плиту вылилось!

Она заковыляла к двери, а Лилька, прижавшись ко мне, продолжила торопливо шептать:

– Понимаешь? Я вроде как и не помнила об этом. Ну сделала и сделала. Забыла вроде. А оно под кожей сидело. Как клещ, знаешь? Голову ему оторвали, а он все равно под кожей. И как ты сказала, что я… ну это… В общем, мне так прямо плохо стало. Хотелось в угол забиться. Мне стыдно перед тобой было. Галь! А ты… не знаешь, как перестать быть воровкой? Можно же как-то?..

Я вдохнула полной грудью. Все старое исчезало. Появлялось что-то другое, и это другое требовало заняться им немедленно. Если бы я могла, я бы улыбнулась. Воспоминания пока еще сковывали мои губы, мои щеки, мой взгляд, но говорить уже не мешали.

– Или вором нельзя перестать быть? – нервно повторила Лиля.

– Можно. Надо признаться. И быть готовым выслушать то, что тебе скажут.

– А прощения надо просить? – спросила деловито Лилька, и в этот момент так смешно, по-детски, наморщила нос, что я все-таки улыбнулась.

Его поймали. Этого дядьку. Оказалось, что он сбежал из сумасшедшего дома.

– Настоящего сумасшедшего дома, – повторила Лилька.

И мы с ней вместе подивились тому, что вроде бы ходишь-ходишь по городу, знаешь, что в нем есть музеи, театры, клубы, библиотеки, школы, больницы, но вот что есть дом для людей с умственными отклонениями или нарушениями психики – не приходит в голову. А он есть. Даже не очень далеко от нас находится. Три остановки на метро в сторону центра.

Родителям Лилька призналась. Сразу, как приехали. Обрадовала, так сказать. Но папа вообще никак не отреагировал. Взяла и взяла. «Мало карманных даем», – решил он.

Но Евгения, конечно, спуску Лильке не дала.

– Если я брала еду без спроса, мои родители называли это «воровством», – холодно сказала она. – Как ты думаешь, что бы они сказали про конверт?

– Мам, я…

– Зачем тебе были нужны эти деньги?

– Белье купила, – помогла я Лильке. – Понимаете, ей очень хотелось лифчик купить. Вот она и взяла без спроса. Хотя это неправильно.

– Но почему ты мне не сказала? – продолжила Евгения, посмотрев на Лильку. – Пошли бы и вместе купили.

– Я боялась, ты не разрешишь… Папа сказал: мне еще рано.

– Почему не разрешу, что я, такой тиран? – вдруг спросила Евгения.

И снова в ней проглянуло то, что всегда мне нравилось: естественная прямота. «Сделать вам кофе?» – «Нет, пусть Галя сделает». Она никогда не стеснялась говорить правду.

Мы с Лилькой промолчали.

Евгения нервно хмыкнула:

– Слушайте, в любом случае это не повод!

– Мам, прости, – жарко заговорила Лилька. – Я крепко-крепко теперь знаю, что больше не буду. Понимаешь, это похоже на клеща. Очень неприятно. И даже больно.

Я видела, что Евгения борется с собой. С той собой, которая вычеркивает строку за строкой в Лилькином эссе, заставляет ее держать открытой двери комнаты, знает все пароли. Мне пришло в голову: она и правда выглядит тираном, особенно в глазах психованной Лильки, но кажется, она не знает точно, как должна вести себя мама, и на всякий случай ведет себя строго. Очень строго. Чересчур. (Хотя, когда Лилька пропала, некоторые методы Евгении мне очень захотелось одобрить. И вообще, Лилька не такой уж зайчик.)

Но та Евгения, искренний тон которой мне всегда нравился, как будто просекла: сейчас какой-то важный момент. Момент, когда можно вернуть Лилькино доверие.

– Лиля меня очень выручила, – вступила я, – вчера в подъезде…

Евгения в большом смятении слушала о наших приключениях. Выражение лица ее менялось постоянно. Она поглядывала на Лильку то строго, то со страхом, то с волнением, то с недовольством, то снова со страхом. Она качала головой, цокала языком. А Лилька слушала меня, слушала и вдруг прижалась к матери. И та медленно, будто неуверенно, обняла ее.