Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

— А это,— произнес Пронька, раскрывая свой сверток, — заливная стерлядь. Так мне нонче днем винокуровский повар объяснил. Хорошо объяснил, аж я потерял покой. Как бы думаю, отведать мне этую стерлядь? За стол господа меня не пригласят, повар, черт лысый, только разговорами угощает. Ну, и решил сам себя угостить...

Сказал, засмеялся. Засмеялся весело, бесшабашно. Улыбнулся и Пашка, у которого даже слюни потекли от таких невиданных лакомств. Спирька же совсем притих и только ворочал глазами, как ночной хищник. Пронька вынул из кармана ножик, разделил одно из яблок на три части, разрезал стерлядь:

— Угощайтесь.

Ребята ели, облизывая пальцы.

— А ничего харч у господ,— пробубнил Пронька. Потом вдруг захохотал.— Вот морды у всех повытянутся, когда снова придут жрать! На столе ни яблок, ни курицы, ни этой стерляди заливной! Выдаст Винокуров своим лакеям по первое число.

Спирька, набив полный рот, прошепелявил:

— А как это ты унес?

Пронька тряхнул головой:

— Чего тут мудреного. Смотрю, мужики с мадамами пошли в зал танцевать и служанок никого нет. Влез да взял.

Спирька первым проглотил кусок стерляди, принялся за долю яблока. Он даже замычал от удовольствия.

— Гляди-кась, какая вкуснотища! Так бы и съел цельный куль...

— Лопнешь,— проговорил Пронька и встал.— Ну, мне пора.— Он завернул оставшуюся стерлядь и курицу в бумагу, яблоки сунул за пазуху.

Спирька жалобно вскричал:

— Дай еще... Хоть чуток, а?

— Брысь! — шикнул Пронька. — Эта пища не для обжор.— И, не попрощавшись, шагнул в темь. И уже оттуда вдруг позвал: — Пашка, поди-ка сюда.

Пашка подошел, как всегда, спокойный, молчаливый.

— Ты не обижайся, что я забрал все. Не для меня это,— зашептал Пронька каким-то непривычно теплым голосом.— Тут человеку помочь надо...

— А я не обижаюсь. Ты достал — значит, твое. Делай что хочешь.

— Вот что,— внезапно сказал Пронька,— угости-ка свою Катьку,— и сунул в Пашкину руку большое яблоко. Пашка было запротестовал:

— Не надо, я ей и так оставил... свою дольку.

— Бери,— крикнул Пронька.— Бери, когда дают!.. — И быстро, без шума растаял в темноте. Пашка вернулся на бревна. Спирька с любопытством спросил:

— Чего Драный звал?

— Яблоко Катьке передал... Вот обрадуется! — Тихо засмеялся, представив, как пятилетняя сестренка ухватится ручонками за яблоко.

Спирька был недоволен малой толикой Пронькиного угощения: съел и ничего не понял. Больно уж вкусно. Знал бы, что Драный больше не даст, не торопился бы. «Вот черт жадный»,— подумал он, а вслух уныло произнес:

— Зайдем, Пашка, ко мне. Ухи похлебаем... Есть чегой-то захотелось.

Спирькин отец, дядя Иван, и мать как раз ужинали. Встретили Пашку приветливо, пригласили за стол. Хлебали уху из Спирькиного улова, разговаривали. Дядя Иван интересовался Пашкиным отцом, спрашивал, как живут сейчас Пашка с матерью и сестренкой, есть ли у них хлеб. И уже после ужина, когда дядя Иван снял сапоги, чтобы прилечь отдохнуть, Пашка вдруг спросил:

— Дядь Иван, а что это — мобилизация?

Дядя Иван удивленно поднял глаза на Пашку: с чего бы придумать такой вопрос?

— Это набор в армию новых солдат. А зачем тебе?

— Да сейчас лазил к Винокурову в сад — разговор слышал. Офицер, что с отрядом приехал, волостному старшине говорил: пакет, мол, получил, так что завтра утром объявляй мобилизацию, а мои, дескать, солдаты помогут тебе...

Дядя Иван встал с лежанки:

— Сам придумал, что ль?

Пашка обиделся:

— Ничего не придумал! Говорю — разговор слышал. Вот Спирька знает, что лазил я в сад.

— Ну-ну?.. — нетерпеливо перебил дядя Иван.— Что еще слышал?

— Да что? Пять, говорит, возрастов бери, да побыстрей, чтоб за три дня уже всех, значит, в Камень отправить.

Дядя Иван молча стал наматывать портянки и натягивать сапоги. Потом топнул одной и другой ногой, взялся за картуз.

— Спасибо, Паша, за новость...— и быстро вышел из избы.

Утром объявили приказ о мобилизации. Но для многих это уже не было страшной вестью. Все, у кого были сыновья или братья призывного возраста, еще ночью поразъехались кто куда мог.

Старшина перепугался, а Гольдович позеленел от злости.

— Кто это мог сделать? — орал он.— Кто предупредил народ? Вы?

— Помилуйте,— чуть не плакал старшина.— Как можно? Что я, враг нашему государству?

— Но кто, кто? — еще сильнее кричал офицер.— Кроме меня и вас, о предстоящей мобилизации вчера ни одна душа не знала! Берегитесь, Ксенофонт Поликарпович!