Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

На этот раз Спирька и не подумал обижаться.

— Какую листовку? Что там было? Скажи.

— Про то, что восставать надо и кровопийце Колчаку голову рубить. Вот что!

Спирька даже приостановился.

— Да ну?!

— То-то. Они, партизаны, может, за Советы бьются, а ты Мотьку-кулака слушаешь да радуешься, как дурак.

Спирька умолк, подавленный Артемкиными новостями и доводами. Молчал до самой рыбалки.

Нашли тихую глубокую заводь.

— Я пойду к той ветле,— торопливо указал Спирька на дерево, что низко нависло над водой. Артемка кивнул:

— Давай.

Размотали лесы, наживили крючки, и вот уже заколыхались на воде поплавки. Ребята попритихли в ожидании первой удачи. Поплавок Артемкиной удочки «клюнул»: раз — и затрепыхался на берегу красноперый окунишко. Потом еще, еще...

Спирька заерзал на своем дереве от зависти, но все-таки улыбнулся поощрительно: дескать, лови, лови, рыбки всем хватит. Но когда Артемка выудил шестого окуня, Спирька не выдержал:

— Что-то неудобно тут сидеть. Перейду-ка к тебе? — и взглянул просительно на Артемку. Тот разрешил:

— Не жалко, садись.

И снова затихли, вперив глаза в поплавки. Просидели далеко за полдень, а рыба будто смеялась: ходила ходуном, всплескивала, объедала червей, а на крючок не шла. Артемка поймал одного чебачка, а Спирька трех.

Артемка негодовал:

— Рыбак называется! Вся рыба тебя боится. Как подсел — поразбежалась. А говорил: «Линей таскаю!»

Спирька сидел унылый и даже не оправдывался. Наконец Артемка сердито бросил:

— Идем домой.

Как только вернулись в село, сразу почувствовали что-то неладное. На улице стояли кучками женщины, мужики и встревоженно переговаривались. Оказалось, час назад сельский староста от имени правительства объявил об очередной реквизиции скота.

Артемка знал, что это такое. Реквизиции в Тюменцеве были уже дважды. Тогда под вопли женщин каратели уводили со дворов или корову, или овец, или свинью.

Двор Каревых до сих пор обходили. Да и что возьмешь, если у них одна старая корова да боровок.

В сельской управе огласили список дворов, обязанных сдать мясо. На этот раз в списке оказалась и фамилия Каревых. Мать, осунувшаяся враз, тихо плакала в избе. Артемка страдал, глядя на нее. Но чем он мог помочь матери, чем утешить ее? Знал: если заберут корову — пропадать им с голоду. Только на молоке да на картошке жили. А если боровка — тоже не сладко. Зиму снова без мяса.

Артемка зло сжимает кулаки: «Эх, проклятые!»

Весь скот население должно было сдать в однодневный срок. Место сдачи — загон на окраине села. Но напрасно просидел у загона приемщик — две коровы да десяток овец привели за день. А в ночь тайком и тех позабрали обратно.

Притихло село: что-то будет?

Артемка успокаивал мать:

— Если никто не сдает, и нам ничего не сделают.

Мать только качала горестно головой:

— Не знаешь ты их, Темушка... От своего не отступятся, с живого шкуру сдерут...

Утром узнали — собираются живоглоты идти по дворам. Одни приуныли, упали духом, другие грозно-спокойно встретили известие — ожидали этого.

Обирать дворы стали сразу с двух сторон села. На той, где жил Артемка, верховодил тремя помощниками сам сельский староста, на другой — писарь сельской управы. Заходили в избу, приказывали хозяину отвести намеченную скотину в загон.

— Там сдашь ее,— говорил староста, сухой крепкий мужик, стриженный под «кружок»,— получишь квитанцию, и твое дело свершенное. Надо, надо для армии и правительства. Для победы над красными супостатами-бандитами. Это наш долг. Кто же иначе поможет? Мы, крестьяне,— опора государственная... Я вот сам трех коров отдал да гуртик овец...

— Тебе не грех и поболе бы отдать, Маркел Федотыч. У тебя эвон скотины сколь! А у нас что? Последнюю, можно сказать, забираешь.

— Не я — власть!

— А хошь бы и так. С голоду пропадать? Не дам, хошь вяжи!

— Да что с ним, собакой, разговоры говорить! — орал Кузьма Филимонов.— Слов-то ён не понимает. Бери, робяты, корову, выводи. А ентому плетей всыпем, штоб понимал наперед.

Многих мужиков и это не пугало: хватали в руки что попало и защищали свои дворы, свое хозяйство.

Жил за рекой крепкий плечистый мужик с черной курчавой бородой — Илья Суховерхов. С его сыном Пашкой Артемка не раз играл в бабки на льду реки. Суховерхов был добрым, спокойным мужиком. А тут, когда к нему пришел староста со своими помощниками, озверел. Вытолкал их за ограду, захлопнул калитку и закричал:

— Кто войдет — зарублю!