Георгий Пряхин - Интернат [Повесть]

В школе нас учили знать, в спальне мы учились жить. И Алексей Васильевич принадлежит последней по той причине, что в самонастраивающемся организме настраивал первейшую для детдомовца деталь — руки.

Первое, что вижу, думая о нем, это морщины на его лице, глубокие, густые, цветом и формой напоминавшие мне складки мешковины. Да-да, может, когда-то этот мешок и был набитым светилообразным, но с годами из него все выбирали и выбирали содержимое, допустим, муку-нулевку, пока не опростали совсем и, пустой, выбросили в угол. Складки его в последний раз просели и застыли теперь уже навсегда. Очки вспоминаются, роговые, старенькие, в нескольких местах перебинтованные изолентой.

Работа у Алексея Васильевича стоячая, все время на ногах, с опущенной головой, потому к дужкам очков, чтобы на нос не слезали, он привязывал еще резинку. Черт знает где он ее выкапывал, эту черную, в рубчик, резинку, которую во времена нашего глубокого детства вместе с глиняными свистками и другим богатством возили по степным селам старики-тряпичники на своих облезлых кобылах и которая держала на пупках наши трусы, круто укорачиваясь к лету по причине ее употребленья на рогатки. Высокий, худой, с характерной стариковской пустотой в штанах пониже поясницы (как рукав у фронтовика), он крепко сутулился. Был тоже как будто гнут — трудно, под огнем, как старое, с окалиной, железо, и оно действительно угадывалось в его больших, выпиравших костях.

Как уже было сказано, согнула Алексея Васильевича работа. В нашем городке был, да он есть и сейчас, неказистый ремзавод, на котором для всей округи ремонтируют автомашины. На этом заводе Алексей Васильевич лет тридцать занимался одним и тем же: прикручивал к коленчатым валам маховики. Работа нехитрая: берешь коленвал автомобильного двигателя, ставишь его стоймя, фиксируешь скобой, чтоб не свалился, с помощью простейшего прибора — индикатора — проверяешь, насколько гладко обработана его шейка. Потом берешь маховик — не так лихо, не так лихо: в нем килограммов двадцать весу, поднимаешь на высоту вала (чтоб понятнее — на уровень собственного пупка), ставишь на шейку, скрепляешь их болтами, проверяешь индикатором, нет ли перекосов и — готово, можешь снимать коленвал, уже оснащенный маховым колесом, без которого двигатель не имел бы половины своей мощи. Пол в цехе, как и на всем заводе, земляной, и продукцию просто сбрасывали на землю, не боясь, что это повредит ее качеству.

Алексей Васильевич знал в цехе и другие операции, но его держали на этой; тут он один обеспечивал коленвалами весь завод. И сноровка сказывалась, и конституция. При слове «сноровка» по инерции представляются лихорадочные, как в старой кинохронике, движения, но это не так. Маслюк работал сдержанно, без пыла, он въедался в работу.

Написал «въедался» и вспомнил, как давным-давно, еще до интерната, в своем родном селе любил наблюдать с мальчишками за работой двоих немых мужиков, нанимавшихся копать колодцы. День — колодец. Что-то колдовское в их размеренной, ни на минуту не прекращавшейся работе. Может, потому что она и была бессловесной? Из нее изъяли слово, и она стала слитной, как тяжелая, устремившаяся вдаль река. Немые действительно въедались в работу: по пояс, по грудь, с головой. Потом один из них оставался там, в земле, а другой принимал от него на веревке тяжеленную бадью с глиной. Мы, как завороженные, сидели на корточках на берегу этой реки, следя за ее глухим неостановимым бегом, и, если кто-то из землекопов, подняв голову, прикладывал ладонь к сухим губам, были счастливы сорваться с места и наперегонки лететь в хату за кружкой холодной воды.

Немые худы, горбаты, длинноруки и серы от земли, как степные кузнечики. Немые вообще страшно работоспособны. Взгляните на их руки — это руки профессиональных землекопов.

Маслюк, работая, тоже молчал…

Как появился он на нашем небосклоне?

В девятом классе началось производственное обучение. В интернатах, опять же в отличие от обычных школ, отношение к нему серьезнее, всамделишнее, что ли: тут не только воспитатель, но и сами воспитанники понимают, что любое ремесло за плечами не носить. Оно, как хлеб, само себя несет. Девчонок определили учиться на местную ткацкую фабрику, нас — на ремзавод. Ходили туда два раза в неделю. Ходили весело, шумно, артелью — производственное обучение внесло желанное разнообразие в нашу расчерченную интернатскую жизнь, от него пахнуло предчувствием самостоятельности, взрослости, а мы к ней торопились чрезвычайно. Когда пришли на завод впервые, нас собрали в кабинете по технике безопасности, перед нами выступил кто-то из заводского начальства, сказал о значении связей с жизнью, о славных традициях форпоста местной промышленности, потом сюда же, в кабинет, пригласили группу рабочих: «Выбирайте».