Георгий Пряхин - Интернат [Повесть]

Джек Свисток, Саня… Почти тропические растения на каменистой почве коммунального житья. А может, наоборот, это и есть их оптимальный ареал? Во всяком случае, через несколько лет, в армии, был свидетелем точно такой ситуации. Правда, в Санькиной роли выступал парень, совсем непохожий на него. Коля Нехорошев, рослый, широкоплечий, с белыми, как у мельника, бровями и ресницами. Есть сила, выраженная пугающей крутизною мускулов. Бывает и другое. Человек тонок, ровен, но уже с первого взгляда по его растительной цепкости, по его походке чувствуешь, что это очень сильный человек. При всей разнице в этих обличьях человеческой силы есть что-то общее. Они красивы, смотрятся, и вместе с тем, несмотря на головокружительные рекорды в поднятии тяжестей или другие невероятные показатели, в них, как и во всем, что «смотрится», легко ощутим предел, то, что по-русски называется «выше носа не прыгнешь».

Коля Нехорошев из другой породы. Не было у него ни годами взлелеянных устрашающих мускулов, ни обманчивой бескостности. Сплошные мослы, огромные и белые, как на скотомогильниках, скрепленные между собой самой необходимой толикой мяса, например, двумя широкими, плоскими и тупоносыми лопатами на груди, там, где записные силачи носят по-женски развитую двуглавую грудную мышцу. Эта сила — не для подмостков. Для работы. Рабочая кость — в абсолютном смысле. И предел этой силы, а лучше — работоспособности, увидеть куда труднее. Я это доподлинно знаю; не раз приходилось работать рядом с Колей, ведь мы служили в строительном батальоне. Смешно: во время работы Коля, северный житель, донимал меня расспросами о том, как растет виноград. Долбим какую-нибудь траншею в двадцатиградусный мороз, и я из последних сил выдаю ему про виноград. Колю виноград в восторг приводил. Он крутил головой, хлопал белыми ресницами и удовлетворенно повторял: «Да не может быть! Кисти в штыковую лопату? Твою мать…» Другие клянут уже не единожды клятый мерзлый грунт, а Коля виноградом интересуется. У него сил еще и на виноград хватало, на баловство. И складывалось впечатление, что главным для него был стёб о винограде, он изумленно докапывался до его заморской сущности, а траншея — это так, это как лаз к винограду. Хотя грунт крушил, как врубовой комбайн, поэтому и работалось рядом с ним легче.

Никаким книгочеем Коля, конечно, не был, и если Санькина доброта, пожалуй, во многом произрастала из книжек, то Колина, что называется, из земли. На первых порах ему, наверное, просто не хватало армейской еды, а такое со многими бывает, поэтому и подрядился по ночам разгружать машину с хлебом. Но есть хлеб в одиночку, скрытно, считал постыдным и делил «трудодень» («трудоночь») со всем отделением. После этот приварок стал ему ни к чему, он втянулся в паек, но по-прежнему ходил на свою добровольную ночную работу и потом совал каждому из нас по ломтю прекрасного, по сей день незабытого хлеба. Доброта его из земли, с землей. Однажды на подъеме Коля не встал. Наш старшина, еще молодой, из недавних солдат, потому немножко нервный, «крученый», говорят про таких, подскочил к его кровати (кровати в деревянной, временной казарме стояли в два этажа, и Коля спал наверху):

— Почему вылеживаешься, Нехорошев?

— Заболел, товарищ старшина.

— Так заболел, что и встать не можешь? Ты кто: воин или умирающий лебедь?

Старшина чересчур суетился, горячился — еще и потому, что сцену наблюдала вся рота — и, увлекшись, заехал Николаю в физиономию.

Коля встал, натянул штаны, подошел к старшине, наблюдавшему за его подъемом, и, не торопясь, двинул, «сунул», как говорят в народе. Как все старшины, наш старшина любил чистоту. Но в его любви был некоторый перебор. Некрашеные полы и под кроватями, и в проходе между ними — этот проход мы называли взлетной полосой, на ней еженощно совершенствовали боевое мастерство ротные нарядчики — были выскоблены и вылизаны, как у жмеринской чистотки. Накат — изумительный. Старшина скользил по проходу на собственном седалище с такой скоростью, словно это действительно была взлетная полоса, и он собирался в конце ее, у выхода, взмыть в поднебесье. Уже построившиеся в проходе солдаты уважительно расступались перед кандидатом в космонавты.

Сообщи старшина об этом случае хотя бы командиру роты, дело для Николая кончилось бы плохо. Нешуточное нарушение устава. Но старшина оказался на высоте. На построении объявил Нехорошеву два наряда вне очереди.

— Есть! — без фанаберии ответил тот.