Владимир Добряков - Что берешь в дорогу

И снова — теперь уже остро, с досадой — Вадим пожалел, что так долго проявлял малодушие, ненужную и глупую осторожность. Зачем перед Сережкой-то было таиться? Знал ведь он. И в том письме намекнул вполне прозрачно.

Ну, теперь уж нет, хватит! Действовать! Как гвардии старшина Хажаев наказывал. Под шуршащей синтетической курткой Вадим даже грудь расправил. С нетерпением поглядел на дорогу — не идет ли студент Сережка. Не видно… Впрочем, никого почти не видно. Мелюзга, ясное дело, не в счет. Эти уже отучились, сумки побросали, поели, теперь ногам работу ищут. Мяч на асфальте гоняют, девчонки с бантиками через веревочку прыгают — подошвы до дыр протирают.

Вадим подивился себе: рассуждает как старик. Ну не старик, положим, однако и то правда — отшумело его беззаботное время.

Да, все стремится вперед, старое отмирает. Нет и турника с погнутой трубой. Прекрасный был турник! Хорошо было наблюдать с него за балконом на четвертом этаже. Сломали. Стал без надобности. Был, правда, еще один интересующийся по кличке Боцман, но ему протирать штаны на ржавой трубе было ни к чему. «Интереса» к девчонке с четвертого этажа Боцман не скрывал и, как потом стало известно Вадиму, проявлял свои симпатии настойчиво и бесцеремонно. Узнавал Вадим об этом от Сережки, потому что сам, после предупреждения Боцмана, во дворе дома номер восемь в Аптекарском переулке больше почти не появлялся. И не угрозы нахрапистого ухажера явились тому причиной, а тот ужаснувший Вадима факт, что так нелепо и грубо была раскрыта самая сокровенная его тайна.

Впрочем, чего скрывать, и Боцман страшил его. Хотя в силе Вадим, может, и не уступил бы ему, а вот репутация отпетого хулигана и грозы улицы делала свое дело.

Тогда Вадим боялся его. И не напрасно. Когда уже был в десятом, однажды вьюжным февральским вечером в сквере в конце Аптекарского переулка дорогу ему преградили четверо парней. Был среди них и Боцман…

А сейчас Вадим, пожалуй, не испугался бы. Далее хотел бы его увидеть. Один на один. Чтобы в глаза посмотреть. Чтобы смять в горсти ворот его рубахи. И чтобы медленно, с улыбкой цедя слова, спросить: «Как же ты, герой, гроза улицы, с тремя подонками пошел на одного, безоружного, ничего не подозревавшего?»

Все эти слова Вадим произнес мысленно, про себя, и вновь внимательно и тревожно оглядел двор, будто и в самом деле ожидал увидеть своего давнего врага.

Однако ни Боцмана, ни школьного товарища Сережку Крутикова не увидел. Было без четверти два. Вадим вышел из беседки и направился ко второму подъезду Сережкиного дома.

На одном дыхании отмахав пяток лестничных маршей, Вадим остановился перед знакомой дверью. «Вперед!» — скомандовал он себе и придавил пальцем податливую пуговку звонка, отозвавшегося где-то в глубине передней таким слабым дребезжанием, что и не хотел Вадим, а, невольно с покровительственной усмешкой подумал: «Студент — чистые руки! Зазор отрегулировать не догадается! Кто же среагирует на этот жалкий дицебел?»

Нет, среагировали — послышались шага, щелкнул замок и на пороге Вадим увидел… Сережку. На секунду оба открыли рты. А потом Сережка как был — в майке, в шлепанцах — выпрыгнул на лестничную площадку и облапил приятеля.

Вадим и сам не ожидал, что так обрадуется. Даже поцеловались. Правда, инициативу тут проявил Сережка.

— Не смущайся, старина, — похлопал он Вадима по плечу. — Это сейчас модно.

Что-то в Сережке появилось новое, будто чужое. Вадим это сразу отметил. А вот что — понять еще не мог. Казалось, не два с лишним года не виделись они, а добрый десяток лет.

И дело, пожалуй, не в том, что внешне его школьный приятель несколько изменился — стал чуть выше и возмужал, завел небольшие и аккуратные, вполне современные усы, да и волосы его не взвивались, как прежде, буйным молодецким чубом, не падали до плеч, а тоже были аккуратно уложены и напоминали прическу популярного певца Льва Лещенко.

И лишь потом, когда обрадованный хозяин квартиры ввел в комнату, когда Вадим снял куртку и предстал перед Сережкой в гимнастерке, подпоясанной ремнем, при всех сиявших знаках отличника армейской службы, — лишь тогда к Вадиму пришло неожиданное прозрение: нет весельчака и беззаботного балагура Сережки Крутикова, того Сережки, которого Вадим так хорошо знал в школе, которого, честно сказать, не очень уважал и любил, но все же принимал его таким, каким он был.

В последние дни Вадим не раз с улыбкой представлял себе картину: он, бравый солдат, уволенный в запас согласно приказу министра обороны, стоит, горделиво выпятив грудь, перед Сережкой, а тот, на минуту обалдевший, вдруг срывается с места, торжественным строевым шагом подходит к нему и отдает честь: «Товарищ маршал! Студент Крутиков, не щадя живота своего, готов идти за вами в огонь и воду!»