Владимир Добряков - Взлетная полоса

Еще минут пять я слышал веселый треп брата, глядел на его ужимки, как закатывает глаза, хохочет, поигрывает пшеничными усами, трясет головой, и мне становилось все больше не по себе — зачем это? Почему не помнит о Гале? Она же любит его, мучается…

— Все, моя куколка, — топорща в улыбке усы, сказал невидимой собеседнице Валера, — договорились. Понял, приказ гласит так: в восемнадцать ноль-ноль у кафе «Ласточка»!

Точным движением, как бросок баскетбольного мяча в корзину, Валера водворил телефонную трубку на место и по-приятельски, будто вместе с ним должен радоваться и я, кивнул:

— Так-то, братишка. А ты говоришь — любовь! Жизнь — карусель. Еще и Людочка может позвонить. Тоже объект что надо! Четыре года в балетной студии занималась. Между прочим, с собственной жилплощадью. Папуля с мамулей кооперативное гнездышко построили ей на пятом этаже. С мусоропроводом! Кумекаешь, идеалист, что такое жизнь? А у вас в письмах — сироп розовый: ах, ох, любовь до гроба!.. Не те, Борис, времена. Атомный век. Скорости. Электроника…

Лучше бы не затевать этого разговора — до того на душе стало гадко. Весь день не находил себе места. Неужели и у нас, думал я, может такое случиться с Надей? И все во мне протестовало: нет, никогда! А на ум снова приходили слова Валеры: не знаешь жизни, все у тебя в двух красках…

Уже вечером, когда сделал уроки, я вдруг отчетливо с тревогой подумал: «О красках говорил! А у него-то их сколько? Одна всего — черная. О женщинах рассуждает, как законченный циник. Видно, и поступает так же. Но почему стал таким? Или это в нем всегда было?» Я вспоминал Валеру, когда он был школьником, и на память приходили какие-то эпизоды, говорившие о его грубости, желании кого-то унизить, высмеять или о стремлении любой ценой быть первым.

Никогда прежде не судил брата так строго. Может, это была месть за то, что бесцеремонно и обидно посмеялся над моим чувством к Наде, нашей перепиской. Розовым сиропом назвал! Да что сам-то понимает! Циник! Как только Галя полюбила его?

Я достал из ящика журнал и с первого до последнего перечитал Надины письма. И снова волновался, снова мысленно твердил себе: «Никогда не обижу тебя. Не сделаю больно». Вырвав из тетради листок, я быстро вывел слова: «Здравствуй, моя дорогая Надя!»

Впервые так написал. И не испугался. Иначе не мог сейчас написать. А дальше застопорилось. Минут десять просидел над листком. — ни строки не прибавилось. Мысли роились во множестве. Все было важно, все просилось на бумагу. Но для этого не хватило бы и целой тетради. И я наконец написал то главное, без чего сама жизнь казалась лишенной смысла: «Надя, что бы со мной ни случилось, я никогда умышленно не принесу тебе боли. Никогда не предам. Ты знаешь, как называется это чувство. Любовь. Борис Сомов — это я».

Слово «любовь», которое я впервые написал на бумаге, вызвало во мне испуг и радость. Любовь. Какое удивительное слово. Разве не имею права написать его? Имею, имею — на все лады пело у меня в груди.

Вложив свое короткое и самое важное послание в кошелек, я накинул пальто и спустился во двор.

На улице потеплело. Было тихо, лишь плотно шуршал густо падавший снег. По первой программе показывали детективный фильм, и мне удалось, несмотря на то что над хоккейной площадкой горели четыре лампочки, без помех пройти к эстраде. Вдруг, нагнувшись у тайника, на свежем снегу заметил след — ребристая подошва и глубокая ямка от каблука. «Надин сапожок! — подумал я. — Была недавно». Пальцы под досками нащупали такую же, как в прошлый раз, круглую коробочку. Ай да Надя! Письмо за письмом! Какие же новости у нее? Рядом с Надиным крестиком, белевшим на доске, я нарисовал второй пусть видит и мою весточку.

И вот тетрадный листок — у меня на столе. Дверь закрыта. Мать и отец — у телевизора.

Девятое письмо Нади. «Итак, здравствуй, мой друг Боря! Да, знаю, кто ты. Ведь когда-то предупреждала: я великий детектив. Хотя после знаменитой драки с Капустиным вычислить тебя было уже не трудно. Тем более, кое о чем начала догадываться и раньше. А сегодня расспросила у Лены Шумейко, и все стало ясно. Знаю, что ты стал редактором и выпустил хорошую газету, активно работаешь в ученическом комитете, даже о твоей красивой соседке Кругловой мне известно. Лена показала и окно твоей квартиры. И правда, березка перед ним. Еще узнала, что тебя приняли в комсомол. Поздравляю! Меня, наверное, весной будут принимать.

Боря, может быть, нам встретиться? Так много хочется рассказать. Не побоишься показаться мне с разбитой губой? Не бойся. Если утром в понедельник получишь это письмо, то часа в четыре выйдешь во двор? Ладно? Я буду смотреть в окно. До встречи. Надя».