Юрий Хазанович - Свое имя

— На работу хочу. На паровоз.

— Знатно! Батьке, стало быть, замена?

— Что еще Горновой скажет, начальник депо?

— Горновой? — живо переспросил Королев. — А что ему говорить? «Добро пожаловать!» — скажет и зачислит.

— Не так-то быстро. У меня с годами неувязка. А Горновой этот, говорят, буквоед. Все у него по букве закона…

Королев взревел, затрясся от смеха и схватился руками за бока. У человека с орлиным носом лицо смешно вытянулось, брови взлетели под самый козырек фуражки. Он протянул машинисту руку:

— Заходи по свободе. Я, пожалуй, удалюсь.

Королев корчился от смеха, стонал.

— Не понимаю, чего вы смеетесь? — пожал плечами Митя, считая, что Королев перехватил на радостях.

— А того, что напраслину возводят на человека, — вытирая глаза, сказал машинист. — С виду начальник депо ровно строгий, суровый, а на самом деле — душевнейший человек, верь мне… А твой папаня героем себя показал. Да. Имею задание передать семье самоличный привет и еще кой-что…

Последние слова Королев произнес, значительно приглушив рокочущий бас, даже оглянулся, словно боясь, что могут подслушать, и рассказал, при каких обстоятельствах Черепанов стал машинистом бронепоезда.

Тимофей Иванович не совсем точно писал об этом домой. На прифронтовую станцию, куда они доставили эшелон, действительно прибыл новый бронепоезд и действительно требовалась паровозная бригада. Но командование не вызывало Черепанова, о нем не знали. Он сам пришел к командованию: «Ежели подхожу, рад буду послужить. Только прошу оформить, чтоб у себя в депо дезертиром не числился…» Ему ответили: «Об этом можете не беспокоиться…»

— Марье Николаевне этого сказывать не велел, — продолжал Королев. — «Хотя она, говорит, у меня вполне сознательная, только на всякий случай не нужно ей знать, что я по своей воле остался. А сыну, говорит, скажи правду». Понятно тебе, Дмитрий Тимофеевич? Так-то. А теперь будь здоров, не кашляй и не робей…

Сколько раз вырывалось у отца, что он хотел бы приложить к фашистам свою руку, хотел бы свести счеты! И вот добился… А он, Митя, сможет так? Сначала вышла неловкость с Максимом Андреевичем из-за узкой колеи (хорошо, что старик не затаил обиды и вчера обещал замолвить слово Горновому), а теперь как будто стало боязно идти к начальнику…

Навалившись локтями на стол, начальник депо курил. Голова его была окутана сизой кисеей табачного дыма, и разглядеть можно было только руку, водившую карандашом по темно-синему, как ночное небо, чертежу.

Митя подошел к столу, перевел дыхание. Собираясь заявить о себе, он открыл рот, но не произнес ни звука и попятился, увидев лицо начальника — орлиный нос, серые глаза, внимательно смотревшие на него из-под тяжелых заиндевелых бровей…

«Так вот почему заливался Королев!» — пронеслось у Мити в голове. Переборов оцепенение, он резко повернулся и быстро зашагал к двери.

— Черепанов, ты куда? — спокойно спросил Горновой.

Остановившись, Митя повернулся вполоборота.

— Довольно странно, — серьезно продолжал Горновой, — является человек, не говорит ни слова и уходит. Язык за порогом оставил, что ли?

— А нечего теперь говорить, — безнадежно прошептал Митя, глядя в сторону.

— А вдруг найдется. — Горновой поднялся со стула, раздавил в пепельнице окурок и, когда Митя несмело подошел, через стол протянул руку: — Будем знакомы.

— Да вроде уже познакомились, — с печальным смущением сказал Митя, отвечая слабым пожатием.

— То знакомство не в счет. — Горновой показал на кресло.

Митя сел и тотчас схватился за подлокотники: сиденье было такое мягкое, что ему показалось, будто он проваливается.

Неожиданно теплая улыбка тронула строгое лицо Горнового.

— А мы, если хочешь знать, знакомы намного раньше, чем ты полагаешь. — Он остановил на Мите долгий, задумчивый взгляд. — Помню, как-то в воскресенье шли мы с Тимофеем Ивановичем по городу. Он тебя за руку вел, а ты в дудку трубил. Надо сказать, насквозь уши всем прогудел…

Митя заерзал в кресле — недоставало еще этих воспоминаний!

— Наверное, это давным-давно было…

— Вижу, что давно, — как бы с сожалением проговорил Горновой. — Да, одни растут, другие стареют… — Он прошелся к окну и, вернувшись, уселся на угол стола, — Максим Андреевич говорил о тебе. В принципе приветствую. Но нужно подумать.

— О чем же?

— О тебе. О твоем будущем.

— Я уже подумал и решил.

— Это хорошо. Однако ты пришел сюда, значит, и я должен побеспокоиться о тебе. Ты вот хочешь сразу на паровоз. А я возражаю…