Макс Бременер - Тебе посвящается

— А во-вторых, — продолжала Лена, — мне, если тебя интересует, очень не понравилось, что ты сразу же согласился встречать у Ляпунова Новый год и даже не полюбопытствовал сначала, хочу ли я быть там. Я до этого думала, что у нас дружба. А тут показалось, что ты ко мне относишься как-то так…

«Я отношусь к тебе так, — произнес Валерий мысленно, — как…» И он вспомнил вдруг имя героя кинокартины: Антонио. Его звали Антонио! Как просто!

«Я отношусь к тебе, как Антонио к Кармеле!» Теперь ничто не препятствовало ему сказать это. И лучшей минуты не будет, потому что сейчас эти слова — ответ ей.

Он отвел ото лба нагревшийся нож и встал, чтоб вымолвить: «Я…» Но, на беду, увидел в зеркале над диваном свое отражение. Его лицо было неизмеримо страшнее, чем он представлял себе. Он не знал, что бугор на лбу лилов, что щека распухла, а под глазом разлился синяк…

Валерий потрогал пальцем синяк, прикрыл теплым ножом дулю и ничего не стал говорить.

После каникул, когда в школе возобновились занятия, уже у всех учеников было на устах преступление Шустикова и Костяшкина. Известно было, что скоро суд. Старшие говорили об этом деле глухо. Тем больше было и шума и шушуканья по этому поводу.

И еще одно приковывало к себе в те дни внимание ребят — впрочем, главным образом старшеклассников: поведение нового завуча.

Как-то после очередного выпуска радиогазеты «Школьные новости» он подошел к Станкину и сказал:

— Если я не ошибаюсь, только что передавали, что «интересно прошло занятие литкружка, на котором руководительница рассказывала о творчестве малопопулярных, но талантливых поэтов первой четверти века — Блока и Есенина». Так передавали, я правильно расслышал?

— Так. Совершенно правильно, — без удивления ответил Станкин, отметив про себя только, что у нового завуча завидная память.

— Значит, вы считаете, Блок и Есенин — малопопулярные поэты? — спросил Евгений Алексеевич, напирая на «мало».

— Я, собственно, не занимаюсь в литкружке, — сказал Станкин.

— Это неважно. Я спрашиваю вот о чем: по вашему мнению, этих поэтов мало сейчас читают?.. Мало читали?.. Ну, относительно прошлого мне, пожалуй, лучше известно.

— Мало читают? — Станкин прикинул. — Да нет. В магазине приобрести фактически невозможно. Есенина просто никак. И Блока… А что, Евгений Алексеевич?

— А то, что как же у вас, в таком случае, затесались «малопопулярные»?

— Кто-то из ребят написал. Ну, я подумал, что так, видно, нужно. Что… ну, принято, словом, так оценивать, — легко ответил Станкин.

— У нас с вами, — медленно сказал новый завуч, — чрезвычайно серьезный и важный разговор. Нужно, чтоб вы отдавали себе в этом отчет.

— Да, Евгений Алексеевич… — проговорил Станкин с напряженным и подчеркнуто внимательным выражением лица.

Раздался звонок, но завуч не отпустил его, и они остались вдвоем в коридоре, сразу ставшем гулким.

Сдерживая голос, Евгений Алексеевич негромко продолжал:

— Я убежден, что комсомолец может говорить не то, что есть в действительности, или не то, что думает, в одном случае: если он выполняет задание Родины в тылу врага. Там это необходимо. Здесь — недопустимо. Я с вас не взыскиваю, — нужно, чтоб вы поняли.

Новый завуч распахнул перед Станкиным дверь 9-го «А» и на мгновение остановился на пороге. Класс встал.

— Станкина задержал я, — сказал Евгений Алексеевич учителю и осторожно затворил за собой дверь.

Вероятно, слова завуча ошеломили Станкина, потому что он, изменив своему обычаю, на уроке написал записку Валерию. В ней он привел замечание, которое получил от Евгения Алексеевича. Передав записку, Стасик то и дело оборачивался назад: «Что скажете?» У Лены был торжествующий вид, у Валерия — невозмутимый. Наконец записка вернулась к нему на парту с односложным ответом Валерия: «Сильно!»

Это Стасик чувствовал и сам.

Стасик привык смотреть на людей, которые воспитывали его и сверстников, как-то со стороны. Ему казалось, что воспитатели с их речами о долге, о возвышенном и героическом существуют для тех, кто учится так себе, у кого хромает дисциплина. Ему они не были нужны, так как он уже был воплощением того, к чему они призывали. Он отлично учился, не нарушал дисциплины, знал, кем будет. И комсомол, в который Станкин вступил вместе со сверстниками, казался ему организацией, работа которой касалась опять-таки не его, а менее сознательных товарищей.

Стасика мудрено было тронуть красивой фразой. Но то, что сказал завуч, тронуло его. Он доискивался: чем?..