Макс Бременер - Тебе посвящается

Придя домой, она швырнула портфель в угол и принялась ругать всех и вся, ища, требуя сочувствия остолбеневших родителей.

Она ругала райком комсомола за то, что он во все вмешивается; коммунистов школы — за то, что они поддерживают Ксению Николаевну; Андрея Александровича — за то, что он тряпка.

Отец молча слушал разбушевавшуюся дочь, потом сказал:

— Лучше б ты уехала, куда тебе по распределению полагалось, — в Удмуртию, что ли…

Это ее отрезвило немного. С Андреем Александровичем она назавтра говорила куда менее воинственно, чем собиралась; она не упрекнула его в том, что он не защищал ее перед Жильниковым, а лишь посожалела об этом, потупясь.

Андрей Александрович был спокоен, собран и деловит. Он настоятельно посоветовал ей не таить обид и на всех, кто проявил к ней нечуткость, написать жалобы. Директор полагал, что ей стоит обратиться с письмами в гороно, в редакции газет, может быть, в министерство… Он проводил ее словами:

— Унывать не следует.

Зинаида Васильевна воспрянула духом. В течение вечера она составила четыре жалобы, затем хорошо выспалась и утром пошла на почту — отправлять свои письма заказными. В переулке, которым она шла на почту, Котова увидела вдруг знакомые детские лица. Да, это были мальчики и девочки из 801-й школы. Их было десятка полтора. Они толпились возле небольшого трехэтажного дома с балкончиками, с которых по сосулькам капала на тротуар вода. Ребята чего-то ждали. Это походило на небольшую экскурсию, но в переулке не было музея или картинной галереи…

Зинаида Васильевна остановилась незамеченная. До нее доносились обрывки разговоров:

— Да не уйдет она на пенсию!

— А говорят, уходит…

— Ребята, а кто первый про это слышал?

— Ага, и от кого?

— Вчера, возле учительской Макар Андроныч сказал: «Может случиться…»

— Ребята, вдруг мы станем просить: «Не уходите», а она вовсе и не собирается!

— Ну, вы идите, идите. Вперед!

Две девочки вошли в подъезд. Оставшиеся ребята на минуту притихли. Потом как-то сразу, точно по команде, все взгляды устремились вверх, и ребята закричали хором, довольно стройным:

— Ксения Николаевна, не уходите от нас! Мы вас не отпустим!

В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные рамы она не слышала, что кричат ребята, и не понимала, что происходит. Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спросила их, потом отошла от окна.

Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:

— Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!

И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна. Ребята подбежали к ней.

Ксения Николаевна сказала:

— Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете страшным ревом и весь дом заодно… Навещайте меня, пожалуйста, только не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!

Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова тоже смотрела на Ксению Николаевну со странным чувством.

Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей. И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида Васильевна: «В моей жизни этого не будет…» Да, если все сложится наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором, если он от всех ее защитит, — все равно и тогда этого в ее жизни никогда не будет… Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!

И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят. Ни взрослые, ни дети — никто. Она пошла против коллектива, и этого не простят.

Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в клочья над урной свои лицемерные жалобы…

Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший конверт опустила в почтовый ящик.

Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал, испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.