Клавдия Лукашевич - Дядюшка-флейтист

Для Наташи и Николая Васильевича выдавались, хотя и нечасто, веселые, отрадные вечера, которые они потом долго вспоминали. Как только хозяева уходили в гости, Наташа, сияющая, появлялась в кухне.

— Поиграйте на вашей флейте, Николай Васильевич, — просила она.

И Николай Васильевич играл без конца все, что он знал.

— Наташенька, вы, может, знаете какие-нибудь песни? — спросил он раз девочку.

— Знаю «Люди добрые, внемлите печали сердца моего», которую Липочка поет.

— Этой я не могу играть. А еще не знаете ли какой?

— Еще помню немножко: «В селе малом Ваня жил». Давно-давно мне ее папа пел. Я тогда была еще маленькая.

— Вот-вот! Это отличная песня. Послушайте! Так что ли?

Николай Васильевич заиграл.

— Да, она самая, — сказала Наташа. — Дальше там:

— Попробуйте, спойте, Наташенька, — предложил Николай Васильевич.

— Нет. Мне стыдно, — отвечала девочка и застенчиво улыбнулась.

Николай Васильевич тоже улыбнулся.

— Чего же стыдиться-то?! Вот тоже сказали! Тут дурного ничего нет. Певицы поют перед тысячью народа и не стыдятся. Спойте, спойте, Наташенька!

Раздались звуки флейты, наигрывающей «Ваню и Таню». Наташа сначала не пела, а только говорила песню шепотом речитативом, дрожащим голосом, глотая слова.

— Погромче, Наташенька! Чего вы боитесь? — И Николай Васильевич запел сам хриплым, прерывающимся голосом:

«В селе малом Ваня жил…»

Наташа ему подтягивала.

— Ну, пойте теперь как следует. Ведь у вас голосок есть! Право!

Николай Васильевич снова заиграл на флейте.

Пение стало раздаваться все громче и громче. Свежий чистый голосок маленькой певицы звучал, как серебряный колокольчик, и переливался вместе с флейтой.

— Очень хорошо выходит, Наташенька! Расчудесно! Вы точно настоящая певица! — восторгался Николай Васильевич. — Ну-ка, еще разок!

И ободренная девочка, раскрасневшаяся, улыбающаяся, с блестящими глазами, заливалась, как соловей.

У обоих на душе было хорошо и весело. Песня и музыка находят отклики в сердце каждого человека и будят в душе лучшие чувства и мысли.

После игры и пения в длинные зимние вечера Наташа и Николай Васильевич вели нескончаемые разговоры, и тут девочка узнала много нового: иной мир открывался ее просветлевшим глазам.

Николай Васильевич рассказывал, как живут другие люди за пределами их маленькой квартиры, рассказывал, как учатся дети в школах. Иногда он передавал девочке, что помнил, из Священной истории, говорил стихи или басни.

— Еще, еще скажите, — шепотом просила Наташа, восторженно переживавшая сладость новых познаний.

— Эх, Наташенька, поучил бы я вас, да сам почти все забыл. Не могу! Перезабыл… Так досадно!

— Как мне хочется учиться и про все узнать. Как это хорошо! — мечтательно говорила девочка.

— Надо учиться. Молите Бога, Наташенька, Он услышит детскую молитву. Все будет тогда к лучшему. Может, и учиться станете.

Наташа глубоко задумывалась…

Иногда Николай Васильевич рассказывал девочке про театры, про актеров, про разные представления: как поют певцы и певицы, как играют на разных инструментах, как народ от восторга бьет в ладоши, сколько там горит огней и как бывает весело.

— Вот, Наташенька, может, и вы будете певицей, когда вырастете, — прибавлял он.

— Мы уж лучше вместе. Вы будете играть на флейте, а я стану петь. Это будет очень хорошо! — отвечала девочка.

— Нет, Наташенька, я уж не гожусь! Меня тогда и на свете не будет, — говорил Николай Васильевич.

— Нет, вы годитесь. Я не хочу без вас! Вы всегда будете на свете, — дрожащим голосом возражала Наташа. У нее на глазах навертывались слезы, и она доверчиво прижималась к дяде.

— Хорошая вы девочка, жалостливая! Малы вы еще, Наташенька, ничего не понимаете! — взволнованно шептал Николай Васильевич. — Наши идут! — вдруг неожиданно прерывал он беседу, заслышав шаги.

Музыкальные способности Николая Васильевича скоро открылись и произвели в семье переполох.

Дело было вечером. Марьи Ивановны и Петра Васильевича не было дома. Липа лежала на диване и читала книгу. Наташа сидела в своем обычном уголке.

Совершенно неожиданно в кухне раздались тихие едва слышные звуки флейты.

Липа приподнялась на диване, отложила книгу в сторону и, сдвинув брови, недоумевая, стала прислушиваться; очевидно она не понимала, что это за музыка и откуда она несется.