Клавдия Лукашевич: Бедный родственник

Дело было под вечер. По снежной почтовой дороге ехала кибитка. Уныло позвякивал колокольчик; пара чахлых лошадок плелась тихо; ямщик дремал на козлах; кажется, дремал и седок, плотно закутавшись в шубу.

Дорога была ровная; снег пушистый и ослепительно белый: он, вероятно, только что выпал и не успел почернеть от езды. Воздух был прозрачный, с легким морозцем. В такую пору ехать — одно наслаждение. Но не так думали седок и ямщик.

Темнело. На далеком синем небе загорались ранние звезды, по белому снегу виднелась дорога, по сторонам ее — мелкие кустарники, вдали обрисовывались темные силуэты не то гор, не то леса.

Ямщик вдруг встрепенулся на козлах и подогнал лошадей. Седок тоже оправился и сел поудобнее. Он не спал и из-за приподнятого воротника зорко следил за ямщиком. Тот, покрикивая на лошадей, повернулся и посмотрел на седока из-под рукава своего кафтана. Лицо у него было круглое, с бородкой, черты лица крупные; сам он был коренастый детина, широкоплечий, высокого роста.

«Как он на меня странно смотрит», — подумал седок, приподнялся с сиденья, опустил воротник и закашлялся.

Ямщик замахал кнутом и звонко свистнул на лошадей.

«Свистит… Дает о себе знать», — подумал седок.

— Послушай, любезный, — сказал он. — Ты у меня так свистеть не смей!

Ямщик ничего не ответил, но, проехав с версту, снова обернулся и в упор посмотрел на седока.

«Опять смотрит, — подумал тот. — Ну, погоди ж ты! — Я тебя приструню, приятель».

Ямщик, кажется, хотел свистнуть, но как бы вспомнил что-то, и из его рта вылетел неопределенный звук вроде шипения, который моментально замер.

Седок завертелся в кибитке и сильно крякнул.

Ямщик быстро обернулся и посмотрел на него пристально и долга.

Тогда седок привстал в кибитке и, положив руку на плечо ямщика, сказал отрывистым и резким тоном:

— Послушай, любезный, если ты еще раз обернешься и станешь так на меня смотреть, то я всажу тебе в спину пулю. Слышишь? У меня ведь в руках револьвер. Так и знай!

Ямщик опять ничего не ответил, но как-то весь съежился на козлах и погнал шибко лошадей. Откуда у тех и прыть взялась!

Кибитка, подпрыгивая, пролетела стремглав по мосту, поднялась на гору и спустилась в лощину. Дороги была глухая: ни прохожих, ни приезжих; по обеим сторонам темнел густой лес. Деревья, запорошенные снегом, стояли близко друг к другу и, раскинув широко ветви, казались сказочными великанами.

— Что ты гонишь лошадей как сумасшедший? — крикнул сердито седок.

Ямщик молчал и, не обращая внимания на слова барина, стал еще сильнее хлестать кнутом по худым бокам лошадей. Кибитка неслась, как стрела, по темной лощине.

«Не смей так гнать лошадей! Слышишь!? Тебе я говорю! Поезжай тише… Ты что же это?! Тише!» — кричал барин, привстав в кибитке и схватив ямщика за плечи.

— Сидите себе, барин. Я знаю, что делаю… Не впервые… Тут место нехорошее. В этой лощине всяко бывает. Поскорей бы из нее выехать, — тревожным голосом ответил ямщик, не оборачиваясь.

Не успел он это сказать, как в то же мгновение на повороте, из кустов, с правой стороны дороги выскочили двое людей; они громко закричали, чем-то махнули и бросились к кибитке. Испуганные лошади шарахнулись в сторону и остановились, так как зацепились постромками за кусты. Затем произошло что-то ужасное: крики, возгласы, брань, возня, грохот, борьба. В темноте ничего нельзя было разобрать. Седок беспомощно кричал, порываясь выскочить из кибитки, но его толкали в грудь, стягивали с него шубу, тащили шапку, рылись в его вещах. Наконец сильные руки закрыли ему рот и сдавили горло; в то мгновение в его голове мелькнуло, что все уже кончено; затем он потерял сознание…

Сколько времени прошло — неизвестно, но когда барин очнулся и пришел в себя, то почувствовал, что кто-то его сильно трясет, шевелит, а над ним раздается басистый испуганный голос:

— Барин, а барин! Да ты жив аль нет? Барин! Живы ли вы?!

— Жив, — ответил тихо седок и пошевелился.

— Ну, слава Богу! А кок я-то испугался! Думал, вы померши!

— А ты кто такой?

— Ямщик ваш! Аль еще не признаете?

— Где же мы? Что со мной случилось? — очнулся седок и вздрогнул: ему стало жутко.

— Едем по дороге… Такая беда вышла. Говорил ведь я. Это место такое проклятое! Тут «они» прячутся. Всякое бывает.

— А теперь-то мы где? — снова переспросил седок, тревожно оглядываясь кругом.