Ефим Душутин - Смелые люди [Повесть]

После окончания сельской школы мне дальше учиться не пришлось, хотя мы с Васей и мечтали об этом. Отец постоянно ждал, что его скоро возьмут на войну.

— Останешься за хозяина, — говорил он, — сейчас не до ученья. Что мать будет без тебя делать.

Ожидания отца не были напрасными. Как-то зимним вечером к нам зашел староста и сказал:

— Собирайся, мужик, на войну. Чтобы завтра быть в городе.

Собираться было почти нечего — все уже заранее было приготовлено. Мать стала укладывать в мешок сухари. Отец вышел во двор, обошёл его, прощальным взглядом осмотрел старый осыпанный снегом вяз во дворе, колодец, скотину…

Я неотступно следовал за отцом. Небогатое наше хозяйство было в порядке. Но вот отец заметил, что в одном месте плетневая изгородь немного отвалилась от столба и велел мне принести мочалы. Он свил из неё веревку и туго подвязал плетень к столбу. Спали в эту ночь спокойно только маленькие сестренки. При тусклом свете коптилки отец давал советы матери по хозяйству. Я тоже внимательно его слушал. Потом и я уснул.

На рассвете мать разбудила меня и сказала:

— Ты оставайся с маленькими, а я отвезу отца в город.

Отец поцеловал спящих девочек и смахнул с лица слезы.

— А ты выйди, проводи нас, — глухим голосом пригласил он меня.

Мать не переставала плакать. На улице стояла уже запряженная в сани наша лошадь.

— Ну, сынок, прощай, — отец прижал мою голову к своей широкой груди. — Будь за хозяина. Помогай матери, не обижай маленьких… Трудно вам будет. Лошаденка у нас старая, береги и её… Может быть, я скоро вернусь.

Отцу что-то мешало говорить. Он произносил слова редко, как будто набирал силы после каждой фразы.

— Ну, прощай! Иди в избу, а то простудишься.

Первый раз в жизни я не послушался отца и продолжал стоять. Моё сердце сдавило словно клещами, но слёз не было.

Лошадь тронулась, а отец долго еще смотрел назад, на нашу избушку, на меня.

Заметно опустел наш дом. Раньше всё у нас шло размеренно, чётко. У каждого были свои обязанности, и выполнялись они без особого труда. А теперь я целыми днями работал во дворе и не успевал всего сделать. В нашем хозяйстве и были-то всего лошадь, корова да две овцы. Но и за ними нужно было два раза в день убрать в хлеве и в конюшне, надо было три раза накормить, напоить. По утрам приходилось приносить корм с гумна, дрова рубить.

Прибавилось работы и у матери. Ей приходилось помогать мне в уходе за скотом, чинить нашу одежонку, изыскивать деньги для уплаты налога. Она ездила со мной на мельницу, боясь, что я один надорвусь с мешками.

Я уставал, но никогда об этом не говорил матери. Мы жили надеждой на то, что скоро кончится война и отец вернется.

В деревню часто приходили извещения о гибели на фронте наших односельчан. То из одного, то из другого дома раздавались вопли и причитания, — от них у меня сжималось сердце. Некоторые возвращались с фронта искалеченными: без руки или без ноги. Завидев кого-либо из инвалидов, мать говорила:

— Хотя бы таким вернулся наш отец.

Наступила весна… Мы её ждали с нетерпением. Корм скоту у нас кончился. Пришлось раскрыть угол сарая, очистить солому от мусора и гнили и скармливать её животным.

Я собирался пахать. Осмотрел соху, борону, примерил на лошадь оральный хомут и свил кнут. Мать отвеяла на ветру семена овса и ссыпала их в мешки.

— Сумеешь ли ровненько раскидать семена-то? Может, нанять кого из стариков?

— Рассею сам, — ответил я. — На загон надо четыре меры. Если в один раз не раскидаю, то еще раз пройду.

— Ну, хорошо. Ложись спать, а я дам лошади отходов на ночь.

Не успел я заснуть, как мать заголосила в сенях. Сестренки с испугом соскочили с постели и бросились в сени. Я выбежал следом за ними.

— Сиротинушки вы мои! — причитала мать, обняв девочек. — Убили вашего тятеньку.

У дверей стояла соседская девушка с распечатанным письмом в руке. Мы прижались к матери и тоже плакали. Девушка взяла мать под руку и ввела в избу. Не помню, когда и как я заснул, но едва рассвело, мать, сама не спавшая всю ночь, разбудила меня.

— Яша, вставай, милый. Мужики поехали сеять.

Она помогла мне положить на телегу семена, соху и борону и проводила в поле.

Пучками соломы я поделил загон во всю длину на узкие полосы, чтоб не засеять два раза одну и ту же часть.

Я раньше видел, как сеял отец. Он одновременно с шагом правой ноги широко разбрасывал семена. Так поступил и я. Вначале я сбивался с такта, должен был останавливаться и бросать лишнюю горсть овса в то место, которое считал плохо засеянным. Когда весь загон был засеян, оказалось, что у меня более меры семян осталось. Пришлось еще раз пройти по загону и разбросать этот остаток.