Людмила Сабинина - Обломок молнии

Он так смешно это произнес, что Ксана не удержалась, согнулась от хохота. Будто какой-нибудь галантерейный приказчик из пьесы Островского.

— Ничего, ничего, — смеялась она, — там и просушим одежду. У самовара.

— Нет уж, увольте-с. Как-нибудь в другой раз, очинно вами благодарен.

— Ой, хватит смешить!

— Нет, и правда — не могу, — неожиданно серьезно сказал он. — Там ребята ждут, сегодня мы перебазируемся. Все-таки я староста, нельзя. И так опаздываю!

Он уже мчался вдоль берега, зажимая под мышкой трофей — «жареную сосну» и свои скрученные в жгут брюки. Издали крикнул «пока», махнул рукой.

Ксана постояла еще немного, подобрала два-три смолистых осколка и побежала домой.

Было ей радостно, а почему, не знала сама. Так просто. Потому что дождь кончился, пахло мокрой травой и листом березовым, и ноги бежали так легко. В гору, а легко. И еще Вандышев: какой он ловкий и смелый и какой смешной. На бегу пыталась вспомнить, что он такое выдавал во время грозы, когда оба в озере мокли, но все сейчас как-то забылось. Ведь было смешно, хохотала. Что же он такое говорил? Все равно: она знала, что вспомнится каждое слово. Потом. Даже хороню, что не сразу вспомнится.

Вот улягутся все спать, и она тоже. Будет смотреть сквозь решетчатые стены на звезды, будет лежать тихо-тихо. Подруги заснут, а она и не подумает. Будет вспоминать. И все снова, с самого начала переживет. И купание в грозу, и все, что он тогда говорил. Каждое слово. На целую ночь хватит.

Вот и сарай виднеется. Запахло дымом, значит, тетя Паша уже баню топить начала.

Ксана замедлила шаги, остановилась. Оглянулась. Внизу озеро отблескивает полированной сталью, у того берега — голубая кайма. Небо. «Все-таки наше озеро волшебное, — подумалось Ксане. — И эти вот куски сосны, смолистые, звонкие, они волшебные тоже. Их молния опалила. И пахнут молнией. Всегда буду хранить их. Талисман. Пусть это будет мой талисман!»

После бани улеглись в избе, Прасковья Семеновна велела. Не доверяла девчонкам, да и сыро на сеновале после дождя. Одна простуда. Да оно и спокойнее… Ксана уснула первая. И отсыпалась чуть ли не до самого обеда. Будить не стали, тетя Паша не позволила. А в обед прибежали девочки, рассказали, что студенческий стройотряд уехал. В Рябинино уехал, это километрах в двадцати. Там строят овцеферму. Сильно жалели Люба с Иришкой, что не будет больше ни танцев, ни кино. Ксана молчала… Все равно через несколько дней кончался срок их практики. Впереди город, дом, школа. Последний учебный год.

…— Ракитина Ксения! Вашу зачетку, пожалуйста.

— Ах, да. Сейчас…

Ксана подошла к столу, не глядя подала зачетную книжку. Она была вся поглощена обдумыванием темы, которая ей досталась. Вернулась на свое место, на листке бумаги набросала пункты: первый, второй, третий. Кажется, проясняется, в каком порядке будет она освещать предмет. Римское право. Вообще-то она не слишком боялась этого зачета, очень уж интересный материал. За этот год много прочла всего, даже те статьи читала, которые в списке обязательной литературы и не значатся. А все же… Все же страшновато. Сейчас она подойдет к столу, сядет перед преподавателем. Да, надо поторопиться. Она последняя осталась. Кажется, и педагог то и дело на часы поглядывает. Вообще-то она готова. Можно идти… Вот, разве нос платком промакнуть. На всякий случай. И тогда — в атаку!

Вытащила из стола сумочку, раскрыла, стала рыться в ней.

— Что вы там ищете? «Шпоры», что ли? Зачем, не надо, не советую!

Ксана вздрогнула. Сумка едва не выпала из рук. Подняла лицо: над ней высился… Вандышев, собственной персоной.

— Так что вы там ищете?

Она горячо порадовалась про себя, что не захватила на зачет эти самые «шпоры». Шпаргалки, разумеется, у нее имелись, только трудилась Ксана над этими листочками совсем не для того. Просто чтобы лучше расположить материал в памяти и чтобы удобнее повторять. Как хорошо, что они дома, вся пачка!.. Не найдя, что сказать, потянула из сумочки платок. Вслед за ним выскочил и кусочек обугленной сосны, тот самый. Когда-то разложила эти осколки по всем своим сумкам. На счастье. Так уж получилось. Вот теперь ее и подвел один из них.

— Что такое? — удивился Вандышев.

Взял осколок, подбросил на ладони, оторопело уставился на Ксану. И тут ей стало смешно: такое лицо у него сделалось. Глаза широченные, брови — дыбом, и даже рот приоткрылся.

— Так вы, значит, Ракитина Ксения? — вымолвил наконец он.

— Ага.

— Ничего себе! А я ведь так и не спросил тогда ваше имя. Потом, когда вернулись, заходил к бригадирше, не застал. И все давно уже уехали.