Людмила Сабинина - Обломок молнии

— Домры?!

— Нет, вы поймите меня правильно, — заторопился Родионыч, — годится не всякая жестянка, а именно такая вот, — он поднял с пола одну, показал, — продолговатая, из-под сардин. В тысяча девятьсот тридцатом году у нас в клубе «Пролетарий» целый ансамбль был. С инструментами трудно приходилось, прямо-таки невозможно трудно, а это, если хотите, выход из положения. Ансамбль самоделок, прекрасный ансамбль. Я бы продемонстрировал вам. Эх, да с собой-то нет. Изготовил тут одну…

— Постойте, постойте, — Гуськов сложил чистый лист, забросил его в ящик стола, — я что-то не понимаю.

— Ах, что тут понимать! Жестянка продолговатая — это корпус, к ней приладить гриф деревянный, переднюю деку, лады. Четыре колочка, четыре струночки. И звучит, знаете! — Родионыч затряс кистью, как бы играя на балалайке. — Звук, правда, небольшой, но серебристый, в нижнем регистре — глуховатого тембра.

— Так, значит, на помойке обнаружили банки и решили воспользоваться? — подытожил участковый.

— Именно, именно, — Родионыч закивал согласно, — именно воспользоваться. Не пропадать же добру.

— Зачем же вам так много? На продажу, что ли? — Гуськов недоверчиво уставился на Родионыча.

— Как — на продажу? — обиделся Родионыч. — А ансамбль? Почему же детский ансамбль не организовать? Мы с этими домрушками еще на областной смотр попадем, вы уж поверьте. Ноты — по цифровой системе, строй — домровый, и зазвучит, ах как зазвучит!

Родионыч сладко зажмурился, будто прислушиваясь к звучанию необыкновенного ансамбля. Участковый помолчал немного.

— Все ясно, — сказал наконец он. — Аким Родионыч, извините за ошибочное задержание. Служба, долг, понимаете. Еще раз извините и можете быть свободны.

Дружинники помогли Родионычу собрать в мешок консервные банки, и тот заторопился к двери.

— Прочих граждан, кроме задержанных, прошу освободить помещение, — распорядился участковый.

Вместе с другими Ксана вышла на крыльцо и сразу же зажмурилась от света. Солнце едва поднималось. Сильно пахло тополем и березовым листом. Солнечные лучи оранжевыми стрелами вырывались из-за тучи, насквозь пронизывали сосновую рощу на пригорке, низ деревьев горел, переливался ярой медью, длинные тени сосен протянулись через всю луговину… Никогда еще Ксана не видела такого красивого утра: глядеть бы и не наглядеться.

— Ишь, парит как, — сказала тетя Паша. — С утра раннего. Разомлели березки-то, ровно пареным веником отдает. Выть дождю, не иначе.

— Значит, опять сорняк подрастет, — заметила Ксана.

— Сила. Ну, ничего. Сегодня все равно воскресенье, пускай себе льет. А мы вот оладьев напечем, потом и баньку затопим. Веничков свежих навязать бы.

— Я схожу, наломаю, теть Паш…

— А ты мне зубы-то не заговаривай, — спохватилась тетя Паша. — Рассказывай, что ли где гуляла. Что за притча случилась, что за происшествие?

— Ой, устала я, теть Паш. И голодная. Вот за стол сядем, там все и объясню.

Тетя Паша заботливо оглядела Ксану.

— И правда, лица на девке нет. Серая вся, от пыли, что ли. Ты вот что: мыльце захвати, мочалочку, да и выкупайся пока. Одежку хорошенько встряхни. А я, глядь, управлюсь с оладьями. Беги, касатка, беги.

Прасковья Семеновна повернула к дому, а Ксана добрела до сеновала, взяла с привешенной к забору полочки мыло, сдернула с веревки полотенце и купальник, привычной тропой спустилась к озеру. Села на сухую, без росы траву, начала расшнуровывать пропыленные кеды, да и засмотрелась: озеро гладкое, блестящее, как стекло. Только стекло разноцветное: до середины ярко-голубое, а дальше, до самого того берега, темная полоса, туча грозовая отражается. Ксана торопливо расшнуровывала кеды, а сама все поглядывала вверх. Туча висела неподвижно, свинцово-синяя, с лохматыми краями. «Вроде и не двигается, на месте стоит. Вон и солнышко припекает. Во всяком случае, до сарая-то всегда добегу. Два шага всего».

Разделась, одежду все-таки в куртку поролоновую завернула и запрятала под куст, чтоб не замочило. Вода оказалась до странности теплой. Первые два-три шага по илистому дну, еще шагов пять по песочку, а дальше уж — никакого дна, плыви себе в любую сторону.

Мягкая толща воды расступалась, Ксана прыгала, вертелась, несколько раз ныряла в глубочину. Она любила купаться и могла часами не выходить из воды. Пока не прогонят. «Хорошо, что родители не видят. Купайся, сколько захочется. А то: «Ксана, пора выходить! Ксана, утонешь!» И как это люди тонут? Это ведь умудриться надо — утонуть. Ну-ка, попробую». Опустила руки, перестала двигаться. «Ну и что? Вот лежу я на спине. Хорошо. Солнышко лицо греет, вода укачивает. Хорошо… А как же в книгах? Катерина в «Грозе», «Бедная Лиза», еще кто-то там. Представляю себе: с горя заорал, разбежался, и — бултых в воду. Это-то понятно. С горя же. Ну, а дальше? Бултых в воду, и… Так-таки и утоп? Как же, держи карман. Утонуть тоже уметь надо».