Юрий Третьяков - Рассказы

— Что ж замечательного? — охотно согласился Радик, радуясь, что самое тяжелое уже позади.

— Ничего в этом замечательного и нету, — подтвердил и Женька.

Крюков, сочтя, что настал самый подходящий момент захохотать, так и сделал, но никто его не поддержал. Анна Ефимовна укоризненно глянула в его сторону, и он тотчас умолк, придав своему лицу серьезное и внимательное выражение.

— Так вас нужно наказать, как вы об этом думаете?

— Само собой…

— Обязательно, — с готовностью откликнулись Радик и Женька.

Анна Ефимовна вдруг улыбнулась:

— Скажите, пожалуйста, какие они вдруг сделались сознательные! Но если вы уж сами раскаялись, то надо вам, наверное, сделать снисхождение, теперь, кажется, такой порядок?

Радик и Женька не успели ответить, что никакого снисхождения им не надо, как со своего места отозвался Войленко.

— Конечно, сделать!

И весь класс вдруг загалдел.

— Сделать!

— Сделать, Анна Ефимовна!

— Конечно, сделать!

Крюков решил, что теперь-то уж смешно, опять захохотал, и опять его никто не поддержал, и ему осталось только с недоумением поглядывать по сторонам.

Комаров поднял руку:

— То, что они пропустили, я им объясню, вы не беспокойтесь, Анна Ефимовна!

— Ты уж объяснишь, Комарь под глазом фонарь! — вмешался Крюков. — Ге-ге!

— Что-то ты, Крюков, сегодня очень веселый, — обратилась к нему Анна Ефимовна. — Может быть, ты предчувствуешь, что в субботу в семь часов состоится родительское собрание и твой отец обязательно должен на нем присутствовать?

Крюков сразу поскучнел и начал тереть щеку:

— Отец… Вряд ли что получится. Он у меня, знаете, в субботу заболел… то есть в командировку едет…

— Я так и думала, — кивнула Анна Ефимовна. — На этот случай я заготовила маленькое письмо, передай ему, будь добр, пусть он его прочитает и распишется, что читал… может быть, и вам дать по такому письму? — обратилась она к Радику и Женьке. — О вас тоже есть что сказать, можете не беспокоиться.

— Им не надо! — опять сказал Войленко. — Они и так скажут!

Крюков тем временем со всех сторон разглядывал запечатанный конверт, бормоча:

— «Дело пахнет керосином, — заметил капитан Витема, погружаясь в задумчивое состояние…». Анна Ефимовна, а почему только мне такое письмо?

— Стало быть, тебе такая привилегия! — засмеялся Санька, — В отличие от других… Как ты капитан… И вообще…

Этот урок промелькнул для Радика и Женьки незаметно.

А после звонка к Радику подошел Войленко:

— Радик, — сказал он, как будто ничего и не было, — пойдем глянем, что-то у нас там не получается: цемент, понимаешь, плохо застывает, крошится…

Возле раздевалки Радик, сопровождаемый товарищами, увидел Желтухина, который сам с лицом, сплошь выпачканным мелом, зажав своего Стародубцева в углу, старательно пачкал меловой тряпкой и его.

— Желтухин! — строго окликнул его старший брат. — Ты чего тут вытворяешь? Что за безобразие?

— А ты что за указчик? — начал было Желтухин, но, увидев Радика с товарищами, удивился, сбавил тон и жалобно заныл:

— Все Желтухин да Желтухин… А что Желтухин. Какой грозный…

— А ты думал! А ну, иди умойся!

Желтухин и Стародубцев, то и дело оглядываясь, бочком двинулись к баку с водой и начали умывать друг друга с таким же старанием, с каким пачкались за минуту до этого.

Будущий зоокабинет был ярко освещен солнцем. Светились свежеоструганные доски, сверкало стекло, готовое для аквариумов.

Женька глянул в окно и сказал:

— Хорошая погода установилась! Я люблю, когда снег! Сильно мне такая погода нравится.

Шурка знать ничего не хотел: он шел на ходулях!

Это происходило во дворе дома № 25 по Электросигнальному переулку. А с высоты Шурка мог даже видеть, что делается в соседнем дворе, — такие это были громадные, невиданные ходули! Всякие мелкие ребятишки, побросав свои дела, бежали отовсюду, чтобы насладиться великолепным зрелищем: вот Шурка идет на ходулях! В раскрытом окне третьего этажа самый несчастный во дворе мальчик Боря, по прозвищу Жиртрест, которого никуда не пускали без мамы, свесился вниз, одной рукой вцепившись в подоконник, другой отчаянно отбиваясь от кого-то невидимого, пытавшегося затащить его обратно в комнату.

Шурка чувствовал себя как космонавт. Глядя на зрителей сверху вниз, он кричал: