Юрий Третьяков - Рассказы

— Эй, вы! — грозно крикнул Радик. В соседней комнате тотчас затихло.

— Чего ты? — недовольно спросил Желтухин.

— А то! — со злостью заорал Радик. — А то, что навел тут полный дом! Орут тут, стучат!

— А что, мы тебе мешаем?

— А то не мешаете! Полный дом… Собрал тут… Сейчас всех повыгоню!

После минуты молчания раздался дрожащий от обиды голос Желтухина:

— Что я, не могу товарищей к себе привести? Сам со всеми поругался, хочешь, чтоб и я… С самим никто не водится, хочешь, чтоб и со мной…

В другое время за такой разговор дать бы обнаглевшему Желтухину хорошенько и выставить бы всю его банду за дверь, но теперь Радик только пробормотал:

— Не твое дело! Я тебе дам…

— Да-а-ам… — издевательски сказал Желтухин. — А будешь ко мне придираться, можно и папе кое-что рассказать…

Этого еще не хватало!

— Ладно! — заорал Радик. — Учту!

И, схватив портфель, побежал к Женьке. Больше податься было некуда.

Но и у Женьки происходило приблизительно то же самое. Еще за дверью Радик услышал громкие голоса.

Войдя, он увидел, что Женька стоит посреди комнаты, красный, с набухшим носом, со слезами на глазах.

— Ну и ладно! Ну и пускай! — грубо говорил он. Его мать сидела за столом, склонив голову набок и подперев ее рукой, печально и недоуменно глядя на Женьку.

— Вот, Радик, — сказал она, — может, ты объяснишь, что такое с ним сотворилось? Был ребенок как ребенок, а со вчерашнего дня, ну, как с цепи сорвался! То ему не так, это ему нехорошо, ни с кем толком поговорить не хочет, соседке нагрубил, кошку чуть ботинком не пришиб, а уж кошка-то чем виновата… Может, у вас в школе что неладно?

— Ничего, теть Вера! — бодро сказал Радик.

— Покоя не дают! — упорствовал Женька.

— Кто ж тебе не дает?

— Все!

— Тогда тебе надо где-нибудь келью сыскать, вот как в старое время отшельники были.

— И найду!

— Закрыться там и сидеть, чтоб никто…

— И закроюсь!

— Радик, да ты признайся, может, у вас там что в школе…

— Да нет, теть Вер, ничего, это он так, — жизнерадостно заверил ее Радик и, чтобы избежать дальнейших вопросов, сказал: — Женька, пошли ко мне уроки учить!

Женька, ни на кого не глядя, подошел к столу, запихал в портфель несколько, каких попало, учебников и молча начал одеваться.

— Ты хоть перед школой поесть-то зайди, воин… — напутствовала его мать.

— Не зайду! — буркнул упрямый Женька.

Небо было голубое, яркое, без облаков, искрился под солнцем снег, слепил глаза и хрустел под ногами, морозные иголочки кололи нос и уши, а на душе у друзей было сумрачно.

В который раз за эти дни брели они без дела, куда ноги приведут, и Женька угрюмо критиковал окружающее:

— И зачем этот снег только нужен! И так холодно, а от него еще холоднее. Лучше б его не было. А потом растает — будет грязь. И вообще все так паршиво…

Проходя мимо озябших, но энергичных городских голубей, суетившихся вокруг специальных кормушек, построенных прямо на тротуаре, Женька махнул на них ногой:

— Ну вы, дармоеды! Развелось этих голубей — пройти нельзя… Кормушек им зачем-то понаделали! Пусть бы подыхали! Ничуть не жалко.

— Пойдем к реке, — сказал Радик.

— Зачем?

— А так…

— Пойдем, все равно…

Они дошли до окраины города, до высоких снеговых круч. По ним лишь кое-где ползали одинокие фигурки, потому что только сегодня ночью ударил настоящий морозец и сковал рыхлый снег.

— Глянь, — толкнул вдруг Женька Радика, — сам Комар выполз из своего комариного гнезда.

И верно: Комаров стоял один на краю самой крутой горы и, согнувшись, прилаживал лыжи. Радика и Женьки он не видал. Под горой какие-то предусмотрительные лыжники, когда снег был еще сырой, соорудили трамплин.

— Неужели хочет съехать? — разинул от удивления рот Женька. — Вот осел. Там же и лыжни еще нет! Там, кто умеет, и тот…

— Ишь, копается… — злорадно сказал Радик. — Согнулся в три погибели… Подойти, что ли, сзади, да подтолкнуть — вот и поедет: куда лыжи, куда что.

— Поглядим! — развеселился Женька. — Поглядим, как он сейчас кувыркнется! Лыжни же нет, а он катается, как черепаха!

Наконец Комаров кончил возиться с креплениями, выпрямился, перехватил палки получше, чуть пригнулся, чтоб оттолкнуться, и снова выпрямился.

— Боится, комариная душа!

Мало-помалу Комаров придвинулся к самому краю горы и вдруг внезапно поехал, нелепо взмахивая палками и поднимая то одну, то другую лыжу. Странно, что он все-таки достиг трамплина и, раскорячившись наподобие лягушки, шлепнулся в снег.