Зинаида Лихачева - Вот они какие [Повести и рассказы]

По адресу Горностая сыпались колючие шуточки. Люди презирали его не за то, что он драчун, а за то, что в затеянных им драках доставалось только ему.

— Жидок на расправу! — говорили люди, объясняя поражение Горностая его трусостью.

Но вскоре Горностай заставил многих изменить сложившееся о нем мнение. В то утро он был не в духе: оторвал карман моей телогрейки, доставая лакомство: кусок черного хлеба с затиснутой в него селедкой.

Обычно Горностай долго фыркал в карман и потом, вытягивая губы, легонько доставал хлеб. На этот раз он просто рванул зубами оттопырившийся край кармана и, жуя хлеб, презрительно выпятил нижнюю губу.

Выезжая со двора, он куснул подвернувшегося на дороге сосунка жеребенка. Жеребенок зазевался, потому что был занят несуразно длинной травиной, которую старательно жевал назло любящей мамаше, напрасно звавшей его на очередную кормежку.

Плохое настроение Горностая усугубилось еще одним случаем: навстречу нам неслась пароконка с возом сочной, только что скошенной зеленки. Еще издали завидя зеленку, Горностай начал скашивать дорогу по диагонали. Когда воз поравнялся с нами, он вытянул шею и широко разинул пасть, намереваясь выхватить огромный клок, но не рассчитал время, и зеленка, мазнув его по жадной пасти, промчалась мимо.

Обозлившийся Горностай покосился на меня и, прижав уши, озабоченно затрусил вперед.

Неподалеку от дороги раскинулось поле еще не скошенного, зеленого овса. Остановив Горностая, я пошла нарвать ему охапку этого утешенья. Вдруг из-за поворота дороги затарахтел трактор. Тракторы прибыли в совхоз недавно. При виде их лошади вставали на дыбы, храпели и в паническом ужасе мчались, не разбирая дороги. Я увидела, что тракторист, шутки ради, направляет трактор прямехонько на Горностая.

Горностай еще не видел трактора. Сейчас он испугается, понесет, поломает телегу, покалечится сам, мелькало у меня в голове, пока я бежала к лошади.

Угрожающе рыча, трактор полз на лошадь, и Горностай принял вызов. Круто нагнув голову, он пошел навстречу невиданному врагу. В жажде единоборства он не думал о поражении.

Расстояние между участниками неравного поединка резко сокращалось. Растерявшись от нежданной контратаки, тракторист замедлил ход трактора и стал сворачивать в сторону. Но Горностай продолжал идти с явным намерением грудью встретить врага. И когда рас стояние уменьшилось настолько, что машина должна была или свернуться в кювет или раздавить лошадь, трактор остановился.

Постояв в раздумье нос к носу с машиной, Горностай заржал и, выпятив грудь, пошел своей дорогой. Вслед ему неслись ругательства, в которых слышалось уважение.

Я не глядела на тракториста, делая вид, что этот подвиг для моей лошади обычное явление, но, угощая Горностая зеленкой, чувствовала, как горят щеки от радостной гордости за моего плохонького, кривоногого конягу.

Я любила Горностая, а он отвечал мне обидной холодностью: никогда не встречал меня приветливым ржаньем, никогда не клал мне голову на плечо, как это делали другие лошади, ластясь к своим возчикам. И все-таки я любила его и не могла отделаться от чувства виноватости перед ним за его тяжеловозную жизнь. Разлука пришла нежданно. Лошадей, которые похуже, надо было отправить на смолокуренный завод, расположенный от нас за шестьдесят километров в глухой тайге.

Конечно, Горностай стоял в списке первым.

Прошло четыре дня. Утро было неприветливое, ветреное. Сопки кутались в лохмотья сырого, серого тумана. Задумавшись, я медленно запрягала другую лошадь. Не нравилась мне эта избалованная рыжая кобыла. Кто-то толкнул меня в спину. Оглянулась — Горностай! Ноги и брюхо залеплены ржавой болотной грязью. Морда измученная. Он тяжело дышал и, впервые положив морду мне на плечо, ласково пошлепал по щеке теплыми, мягкими губами.

— Горностаюшка, родненький ты мой!

Я побежала к заведующему и, рассказав о самовольном возвращении Горностая, умолила не отправлять его обратно.

— Дывись, який дезертир объявился! — рассмеялся он и добродушно добавил: — Хай ему бис, нехай остаетси.

Не чуя под собой земли от радости, я мчалась к Горностаю. Надо было накормить его и отмыть.

Горностай лежал на грязном дворе конбазы. Бок его то неестественно раздувался, то опадал, обтягивая похожие на обручи ребра. Сколько сил и храбрости понадобилось ему, чтобы одолеть бездорожье заваленной буреломом тайги! Как, наверное, он боялся темных зарослей кедровника, таящих неведомую опасность? Как всхрапывал и шарахался от треска хрустнувшей ветки и срывался с грибовидных кочек в рыжую воду таежных болот!