Эльвира Смелик - Нарисуй ее тень

Инна Владимировна утвердительно кивнула:

– Ты был у той девицы.

Даже не вопрос задала, а констатировала факт.

– У какой девицы?

– У этой… как ее? Жени.

Она прекрасно помнила имя, но нарочно делала вид, что Женьке нет места в ее мире. Случайно туда затесалась, и ее следует выуживать на свет с презрением и брезгливостью.

– Лихо она тебя охмурила.

– Не охмуряла она меня! И где ты только это слово откопала? – Костя скривился. – Мам, это я за ней бегаю. Я! А ей сейчас не до отношений.

– Ну да. Конечно. Знаю я таких, невинных. Сама в постель запрыгнет, а потом будет шантажировать внезапной беременностью.

– Мам! Ты чего несешь? Ты думай, что говоришь!

– Костя! Это ты как с матерью разговариваешь? А главное, из-за кого? Из-за какой-то девчонки!

– Вот именно, мам. Это ты точно сейчас сказала. Чего мы тут собачимся? Она мне нравится. Очень нравится. И ты тут ничего не сделаешь. Так давай не будем.

– Костя! – разнеслось грозно и раскатисто, как гром небесный, но сын не уступил.

– Все, я спать хочу. Устал. Весь вечер с Метлой возился.

Инна Владимировна осеклась:

– С какой еще метлой?

Нельзя упускать момент. Нужно воспользоваться ее секундной растерянностью.

– Я спать! – решительно заявил Костя и метнулся к ванной.

Не спать, конечно, а готовиться ко сну. А еще там дверь запирается. Как обычно, а не потому, что хочется от кого-либо отгородиться.

Не станет же мама караулить его под дверью. Хочется надеяться. И не намерена же пилить всю ночь. Тем более завтра (или уже сегодня) воскресенье и можно посвятить воспитанию сына целый день.

Наверное, впервые в жизни Костю не радовал грядущий выходной. Впасть бы в спячку на сутки и проснуться сразу утром понедельника, когда надо быстрее собираться и бежать в школу и на работу. Но нет, мама не позволит. Применит все известные ей методы реанимации, вплоть до дефибриллятора, вытряхнет из сына и сердце, и душу.

А вдруг успокоится за ночь? Вряд ли, конечно. Призрачные мечты. Но, по крайней мере, несколько часов передышки есть.

Костя выключил воду, открыл дверь ванной и внутренне усмехнулся.

Напрасно он надеялся. Мама не стала дожидаться, пока сын выспится. Действительно караулила под дверью и, не успел он выйти, обрушила на него прежний вопрос:

– Может, скажешь все-таки, где ты был?

Костя выдохнул раздраженно:

– С Метлой… Лёхой Метельковым. У его приятеля.

Вранье, но Косте наплевать. Он все равно не скажет про Женьку. А мама продолжала допрос:

– И что вы там делали?

– Что хотели, то и делали. Лёха, например, пил.

То, что не воду, мама поняла и просто пронзила взглядом. Костя не остался в долгу.

– Можешь опять позвонить метельковской мамаше, спросить, в каком виде ее сыночек домой приполз. Мне-то ты не веришь.

Не верит. Прекрасно заметно. И объяснения про Метелькова ее не устраивают. Ждет другого – чистосердечного.

– Что с тобой происходит? С тех пор как появилась эта девица…

Костя не стал дослушивать, какие еще грехи для него и для Женьки придумает мама.

– Вот именно, с тех пор! Только не она виновата, а ты!

– Костя!

Да сколько можно повторять его имя, каждый раз изощряясь в интонациях? Разочарованно, недоуменно, требовательно. Хочется заткнуть уши и заорать что-нибудь бессмысленное. Просто тянуть на одной ноте: «А-а-а!» Но мама и сквозь подобный заслон пробьется с ее упертостью и верой в собственную правоту. Поэтому лучше…

Костя рванул в прихожую, воткнул ноги в кроссовки, со шнурками возиться не стал, и они дохло задергались следом.

– Костя! Ты куда?

Много чего хотелось выкрикнуть в ответ. Но не стал. И лифта дожидаться не стал. Поскакал вниз по лестнице, рискуя из-за чертовых шнурков навернуться в любой момент.

Мама выскочила следом, ринулась вдогонку, и, обгоняя ее, катились по лестнице слова:

– Костя! Немедленно вернись! Слышишь? Костя, прекрати! Вернись домой! Костя!

Звуки отскакивали от стен, разносились гулким эхом.

В одной из квартир залаяла собака, зло и визгливо. Костя ударил руками в подъездную дверь и вывалился на улицу.

Куда идти? Да все равно куда. Главное, хорошо понятно откуда. А в спину ударило очередное гневное:

– Костя!

Как же это громко прозвучало в ночной тишине улицы!

Косте показалось, что ближайшие дома развернулись в их сторону и уставились на него, многоглазые, жадные до зрелищ. Каждое окошко смотрело, любопытно поблескивало в предвкушении. И деревья наклонились, прислушиваясь.