— Права? Хм! — Ваня услышал шуршание новеньких кредитных бумажек. — Хватит тебе за «право»?
Шаги станового затихли.
— Маловато-с, ваше степенство. Я же рискую… Если кто узнает…
— Вот чёрт жадный! Ну, на ещё да говори скорей, в чём дело.
Снова зашуршали деньги, — видимо, уже в руках станового.
— Извольте сесть, ваше степенство, и не перебивать, — строго сказал становой вполголоса. — Вас могут обвинить в укрывательстве важных государственных преступников.
— Что?! Что?!
— Не перебивайте! В вашем доме скрывается опасная преступница, бежавшая из рук правосудия, Ирина Волгина.
— Что за чушь! Никакой Ирины…
— Погодите-с: Ирина Волгина, живущая по чужому паспорту, под именем Марии Сорокиной…
— Машка, что ли? Горничная Машка? (Ваня зажал рот рукой, чтобы не вскрикнуть громко.) Вздор! У неё рекомендация от графа Уварова.
Становой хмыкнул.
— Эти господа вам рекомендацию хоть от китайского императора соорудят, будьте покойны! Ни у какого графа она не жила, она за границей несколько лет скрывалась.
— Кто же она? — громким шёпотом спросил дядя, совсем ошеломлённый.
— Крамольница, ваше степенство. Опасная революционерка, сбежавшая от наказания ещё в девятьсот пятом году. Сейчас всё дознано.
— Говори всё, что знаешь.
— А ей, ясно, лучше места и не найти, где скрываться! — начал становой. — У его степенства, богатого заводчика в доме! Кто дом такой персоны в чём заподозрит? Это — первое. А второе: и город близко, и завод под боком, есть где народ мутить. А третье… уж чего греха таить, умеет ваше степенство из рабочих жилы тянуть… А от этого народ что порох. Чиркни спичкой, — вспыхнет…
— Ну-ну! Ты не очень-то! Дело говори!
— Извольте-с слушать! Этот год весь уезд социалисты прокламациями засыпают. И на вашем заводе…
— А чего ж твои молодцы смотрят? Мало я им, дармоедам, денег переплатил?
— Мои молодцы с ног сбиваются, нечего их хаять. Вспомните, сколько крамольников мы на вашем заводе выловили в девятьсот пятом году да на каторгу отправили! Извольте вспомнить, всех тогда убрали! Лет шесть после того всё тихо-мирно было. Прятались! А нынешний год снова зашебаршили… прокламации и всё такое!.. Да будьте спокойны, ваше степенство, и эти от нас не уйдут!
— Ну и ну! Рассказывай!
— Выслежено: на вашем заводе появляются прокламации регулярно, по понедельникам. С утра по всем цехам понасыпано. И краска типографская свежая совсем. Ясно, где-то тут тайная типография близко. Выслежено: по всем воскресеньям приходит на завод женщина. В старый барак. В корзинке — сверху посмотреть — яблоки, да булочки, да пряники. Проследили: ваша прислуга…
— Ну и что? Может, у ней там родственники. Носит гостинцы…
— Гостинцы? Хороши гостинцы. Тут к нам недавно нового агента из Петербурга прислали, из охранного отделения. Опытного, по особо важным делам. Он её и опознал.
— Как так?!
— А так. Встретил в воскресенье на улице, узнал. Пошёл следом. Она со своими гостинцами — на завод, в старый барак, а он за ней. Спросил у людей, — кто такая пошла? Говорят, — хозяина прислуга. А он-то вместо того чтобы ко мне прийти да по-хорошему всё шито-крыто сделать, — через мою голову да прямо в город. Так и так, мол, скрывает заводчик у себя в имении опасную преступницу. Исправник разъярился, меня вызвал, накричал. Как, мол, я не уследил… А я говорю: «Его степенство кое-кого в прислуги не возьмут…»
— Чёрт знает что! — испуганно прошептал дядя Кузьма. — Да кто она такая? Чего натворила?
— В охранном отделении всё про неё известно. Дочка сельского учителя. Гимназию кончила, в Москве на женских курсах училась. За студента замуж вышла. И оба они у полиции на примете были, — этот самый агент к ним и приставлен был следить. Социалисты оба, большевики, царю враги. А в девятьсот пятом году, в декабре, как вооружённое восстание было, и в ихней квартире восставшие засели. На Пресне. Полиция ворвалась, — оказали вооружённое сопротивление. Мужа её ранили. А она в суматохе скрылась. Как сквозь землю провалилась! А потом уж охранке стало известно, что под чужим паспортом за границу удрала.
— А муж?
— А муж в тюремной больнице и помер. Шут её знает, когда она в Россию вернулась. Да, как видите, не унялась, снова за прежнее! Есть подозрение, что прокламации она и составляет. А прокламации, ваше степенство, самого возмутительного содержания. Вот не угодно ли послушать, у меня с собой одна. «Товарищи, — начал медленно читать становой, — царь и помещики думают, что раздавили революцию в 1905 году, но она жива, товарищи! Рабочий класс снова поднимает голову и зовёт с собой и крестьян! Долой кровавое царское правительство! Долой капиталистов и помещиков!» Как вам нравится, а?
Читать дальше