Жанна Браун - Переправа

— Давайте, сынки, еще раз за инженерные наши, самые лучшие во всей армии войска.

— У десантников форма красивее, — сказал Виталий.

Груздев посмотрел на него с удивлением, словно не мог понять: как можно такое говорить всерьез?

— Красивее, ну и что? То ж форма, а я про содержание говорю. Кто такой по природе своей мужчина? Воин и строитель. Ни один род войск так не соответствует природе мужчины, как наши инженерные войска. Ни один! Что в войну, что в мирное время. Вот вам пример: после училища я служил в группе Советских войск в Германии командиром инженерно-дорожной роты. Возвращаемся мы как-то с учений, командир полка говорит: «Можешь, Груздев, следовать на зимние квартиры». Я только домой ввалился — замерз, голоден, короче, после недели мытарств попал, наконец, в домашнее тепло и уют. Светлана Петровна борщ на стол ставит, сметанку… И тут — я за ложку, а в дверь посыльный: «Срочно! В штаб!» Что ты будешь делать!.. Кинул я на борщ прощальный взгляд и в штаб. А там немцами дежурная комната забита: «Геноссе официр, геноссе официр, пионир льод…» Короче, выясняется: надо спасать городскую электростанцию. Вода в реке вымерзла. Это для нас мороз в двадцать пять градусов не мороз, а для них бедствие. На таком морозе у них все работы остановились. Только наши солдаты и могли работать.

— А что можно сделать, если вода вымерзла? — спросил удивленно Малахов.

— Поднять воду, чтобы турбины могли ее захватывать, — сказал Виталий.

— Правильно мыслишь, лейтенант. Забили мы сваи, чтобы стеснить воду и поднять ее. Три ряда забили — мало! Пришлось делать фашины и загатить метра четыре глубиной… Короче, подняли воду, и электростанция заработала. Вот что значит сапер даже в мирное время. Я уже не говорю о бомбах и снарядах, которые наши саперы обезвреживают… В прошлом году на учениях танкисты на старую бомбу наткнулись. Оцепили весь район и сидели ждали, пока саперы приедут. Я это к чему веду? Все к нашим инженерным войскам, сынок. А форма, что ж, она и есть форма, а не суть. Ты какое училище кончал?

— Калининградское, — сказал Виталий.

— Хорошее училище. Знаю. У нас много оттуда выпускников служат. А ты, Борис Петрович, что кончал?

— Инженерно-строительный. Теперь вот… пришел к вам на два года.

— Считаю, что тебе повезло, раз к нам попал. Наш полк, можно сказать, из лучших лучший. Только забудь, что всего на два года. Выкинь из головы напрочь — это мой тебе совет.

— Почему? — встревожился Малахов.

— Потому, сынок, что нельзя хорошо служить временно. Ты, конечно, уйдешь в запас в положенное время, если захочешь, но сейчас забудь об этом.

— Я понимаю, — сказал Малахов и заторопился, — правда, боюсь, получится ли у меня? У Виталия военное училище, есть командирский опыт, а у меня… просто институт. Военная кафедра — это не то… Даже при условии равных военных знаний, какой из меня офицер?

Груздев отодвинул тарелку, положил на стол руки и сплел толстые, с рыжеватыми волосками на фалангах, пальцы.

— Офицера делает не сумма полученных знаний, а вся система училища. В этом ты прав.

— Курсантский хлеб не сладок, — сказал Виталий с гордостью, — прежде чем командовать, надо научиться подчиняться. Старая истина.

— Конечно, и это тоже, — согласился Груздев. — Но главное, подчиняться не бездумно. Надо научиться выполнять задачи с максимальным использованием творческих усилий. С умом и пониманием! И вот тут-то, я уверен, Борис Петрович, ты силен.

— Почему?

— Потому что сомневаешься. Значит, умеешь думать. Это очень важно. Без этого качества нет командира. Ты сомневаешься, следовательно, ищешь, и я верю, что из тебя получится отличный командир.

Малахов вдруг почувствовал прилив необычайной симпатии к этому человеку.

После многих дней сомнений и тревог душу будто отпустило что-то недоброе, что держало его все эти дни в напряжении. Пожалуй, до сих пор только с отцом он мог говорить с такой полной свободой, не боясь, что в его словах услышат совсем не то, что он хотел сказать.

Светлана Петровна и Ксана сидели все это время тихонько, стараясь не сбить разговор неосторожным движением. Малахов только сейчас, размягченный вспыхнувшей симпатией к замполиту, разглядел его дочь.

Она сидела, прислонясь головой к мощному плечу отца, и куталась в пуховый Платок. На маленьком курносом лице со светлой челкой, прикрывающей лоб, казалось, жили только глаза. Голубые, глубокие, как у отца, хотя для голубых глаз глубина редкость. Она была не во вкусе Малахова, но он давно уже не встречал таких милых, уютных — да-да, другого слова не подберешь — девушек, с чистыми естественными лицами без следа косметики.