Жанна Браун - Переправа

К счастью, жила она недалеко от библиотеки. Несколько плохо освещенных переулков, длинный как тоннель мрачный двор, в глубине этого мусорного двора старый двухэтажный деревянный дом со сломанной дверью, висящей на одной петле. Возле этой сломанной двери — опаздывать в часть, так хоть не даром — Груздев обнял ее и… получил такую оплеуху — в глазах потемнело.

— Ты чего?! — возмущенно завопил он. — Сама же навязалась!

Она поспешно отступила к двери — бесстрашный лягушонок в детских матерчатых варежках.

— Извини, пожалуйста… ошиблась в темноте, приняла тебя за человека. Ради бога, прости.

Ну разве не нахалка? Еще и издевается!

— А что, солдат не человек, что ли?

— Как видишь — бывает. Гуд бай, Казанова!

И ушла.

Через несколько дней Груздев в курительной комнате случайно услышал разговор двух парней из ее группы:

— Витя, проводи Светлану сегодня. У меня мать девятичасовым уезжает. Сегодня моя очередь, а тут такое дело.

— Ладно. Слушай, что она всегда до упора сидит, с ее-то глазами? Так и до диплома не дотянет.

— Да нет, так она ничего, только в темноте не видит. Блокада, брат, даром не проходит.

Груздев ошеломленно сидел возле урны, не замечая, что папироса давно истлела и он, зажигая одну спичку за другой, пытается раскурить мундштук. Потом оделся, вышел на улицу и стал терпеливо прохаживаться по набережной Фонтанки, поглядывая на входную дверь библиотеки. Его решимости и злости на себя хватило бы и на недельное ожидание.

Когда Светлана и ее провожатый вышли из библиотеки, Груздев расправил шинель под ремнем и, вбивая подошвы подкованных сапог в подмерзшие плиты мостовой, направился к ним.

— Разрешите обратиться, — от волнения голос его зазвучал на самой низкой ноте.

Парень испуганно оглянулся, точно хотел звать на помощь, но улица была безлюдна. А Светлана стояла спокойно, держа тяжелый портфель впереди себя обеими руками в своих смешных самодельных варежках. Круглые выпуклые очки бесстрастно отражали свет фонаря, и Груздев вдруг засомневался: захочет ли она вообще говорить с ним? Ладно, захочет, не захочет — ее дело.

— Послушай, товарищ, как тебя, Виктор, кажется? Да не дергайся, я же по-человечески… Понимаешь, я тут обидел Светлану, как… как последний подонок. Она знает. Разреши, я провожу ее сам. Нам поговорить надо.

Много позже, когда Груздев учился на заочном отделении академии, Светлана Петровна сказала как-то:

— Знаешь, Груздев, пожалуй именно тогда в тебе и проклюнулся будущий политрук.

— Ага, — довольно сказал Груздев, — попалась, голубушка. Вот когда ты влюбилась в меня без памяти!

Светлана Петровна не приняла шутки, сказала серьезно:

— Нет. Тогда я начала тебя уважать.

Все было в их жизни: и шутки, и недоразумения, и верная дружба, и дальние гарнизоны с примитивным комфортом, и любовь, но «солдатиком» Светлана Петровна больше никогда его не называла.

И вот… как награда возвращением в молодость. Груздев растроганно расхаживал по комнате, с умилением поглядывая на жену, притихшую в уголке между столом и полкой с книгами.

— Свет, поговори со мной, — не выдержав молчания, попросил он, — расскажи мне еще, какой я талантливый.

Она засмеялась и встала, зябко кутаясь в клетчатый суконный платок. Платок был стандартного размера, но на Светлане Петровне выглядел одеялом — кисти волоклись по полу.

— Ещ-шо чего! Зазнаешься и бросишь меня где-нибудь по дороге к вершинам. Идем-ка лучше, отец, на кухню. Я тебя пельменями покормлю.

Груздев любил пельмени. Он вообще любил поесть, что при его немалом весе было вредно. Светлана Петровна время от времени спохватывалась, сажала его на жесткую диету. Груздев подчинялся ей, как и во всем, что касалось домашних дел, безропотно, но страдал при этом так отчаянно, что она не выдерживала. Долгожданные пельмени именно сегодня Владимир Лукьянович воспринял, как еще одну удачу. Он двинулся было на кухню, но тайное желание остаться наедине с рукописью, полистать, посмотреть, что же она там такое увидела, пересилило голод.

— Иди, я сейчас приду.

Груздев сел за стол и попытался отрешиться от авторства, прочесть рукопись как бы глазами Светланы Петровны. Но у него ничего не получилось. Мысли о собственном несовершенстве, литературной беспомощности, возникнув исподволь, защемили сердце с прежней силой.

Владимир Лукьянович горько вздохнул и подумал, что Петровна его просто пожалела. Она же видела, как он мучается, как переживает, и решила поддержать мужа. Для такой жены, как Светлана, это естественно…