Николай Глебов - Карабарчик. Детство Викеши. Две повести

— В какой амбар нести?

— В средний, где пшеница.

Недалеко от дверей амбара сидел на цепи большой пёс, и, как только Кирик поравнялся с ним, кот злобно фыркнул и вырвался из рук. Собака, гремя цепью, бросилась за ним. На крыльцо выскочила Варвара с черенком от метлы.

— Кошку с собакой стравлять? Вот тебе, вот тебе!.. — На спину мальчика посыпались удары.

В дверях избы показалась Степанида. Точно птица, увидевшая птенца в когтях коршуна, она кинулась к Кирику. Схватила на ходу палку и, задыхаясь от гнева, занесла её над головой хозяйки:

— Ребёнка бить! Малыша! Да есть ли у тебя совесть? — опомнившись, отбросила палку и прижала плачущего Карабарчика к груди. — Отольются тебе детские слёзы! — проговорила она и сама готовая расплакаться повела мальчика в избу.

В полдень Кирику стало плохо: начался жар. Ребенок бредил:

— Мама! Страшный кот… он укусит, укусит! Мама!

— Сиротинушка ты моя горемычная! — сквозь слёзы говорила Степанида.

Глядя на плачущую мать и избитого друга, ревел на всю избу и Янька.

Через несколько дней вернулись хозяин с Прокопием. Узнав о случившемся, Прокопий пошёл к Евстигнею.

— Зачем избила Кирика? — не снимая шапки, спросил он Варвару.

— А тебе какое дело? У меня есть хозяин, ему и ответ дам! — зачастила она. — Ишь, какой учитель нашёлся! Проваливай из дома!

— И то, Прокопий, уходи-ка лучше. У меня рука тяжёлая, неровен час, свистну по уху: долго будешь помнить, как мою жену учить. — Евстигней грузно шагнул к работнику: — Ну!

- Не нукай, я тебе не лошадь! — Прокопий спокойно поправил опояску. — Меня пугать нечего. Расчёт подай! Хватит на вас спину гнуть!

— Эко, удивил! Да вашего брата, голоштанников, развелось нынче, как комарья в болоте.

— По чьей шине эти самые голоштанники развелись?

— А по-твоему, по чьей? — сдерживая гнев, спросил Евстигней.

— По вашей!.. — бросил ему коротко Прокопий.

- То есть, как это понять? — глаза хозяина сузились.

— Очень просто: грабите бедноту, вот и всё!

Лицо Евстигнея побагровело:

— Да за такие речи тебя в тюрьму можно запрятать!

— Не знаю, кто из нас скорее сядет: то ли я, то ли ты с Яжнаем.

— Прокопий! — в голосе Зотникова прозвучала угроза. — Не доводи до греха!

— Вам с Яжнаем грешить не в первый раз.

— Пронька!.. — рука Евстигнея потянулась за топором, лежавшим под лавкой.

Варвара метнулась к мужу.

— Уйди ты, христа ради! — замахала она на работника рукой. — Богом прошу!

— Бога вспомнила! А когда Кирика била, где твой бог был? Кровососы! — хлопнув дверью, Прокорий вышел.

С женой он совещался недолго:

— Житья нам от этих злыдней не будет, да и лютовать над Кириком ещё больше станут. Надо расчёт просить. Как — нибудь перезимуем в Тюдрале.

Степанида посмотрела на осунувшееся лицо Кирика и подтвердила:

— Надо уезжать, Проня. Ждать больше нечего.

Сборы были коротки. Утром, чуть свет, Прокопий вышел с заимки и направился в Тюдралу за лошадью. Вернулся лишь к обеду. Сложил имущество на телегу, усадил Степаниду, ребят и тронул вожжами коня. Возле ворот их встретил Зотников.

— Стой! Куда Кирьку повёз? — Евстигней со злобой посмотрел на работника и схватил лошадь под уздцы. — Ссаживай парнишку!

— Отпусти вожжи! — в голосе Прокопия прозвучала недобрая нотка.

— Пускай Кирька слезет!

Прокопий стегнул коня. Лошадь рванулась. Отброшенный концом оглобли Зотников упал.

— Разбойник! — в бессильной ярости Евстигней потряс кулаком вслед протарахтевшей за поворотом телеге.

В волостном правлении, куда приехал Зотников с жалобой на своего работника, ему заявили, что судить Прокопия Кобякова не могут.

Зотников в недоумении уставился на старшину.

— Теперь он солдат русской армии, на днях отправляем его в Бийск, к воинскому начальнику, — старшина наклонился к уху богатого заимщика и, прикрыв рот рукой, зашептал с оглядкой: — Год провоевали, а конца не видно. Живём мы в лесу, молимся пню, ничего не знаем. А приёмыша-то отберём, не сомневайся. Только ты… того… помалкивай пока. Отправим Проньку на фронт, а с бабой, поди, управимся! — и старшина хихикнул.

Степанида осталась с двумя ребятами в старой отцовской избе, что стояла на выезде из Тюдралы. Хлеба не было, кончилась и картошка. А тут начались бураны. По ночам в деревне выли голодные собаки. Заслышав их голоса, Делбек скулил у порога. За лето и осень он сильно вырос, и деревенские собаки, завидев на улице лохматого, на крепких, жилистых ногах пса, благоразумно прятались в подворотни.