Лидия Чарская: Нелюбимая

— Идол ты! Идол бесчувственный. В гроб ты меня вгонишь! Не чужая ведь ты мне! Покойной сестрицы дочка. Так разве мне сладко, а?

Потом она молча крутит головой и, опять возвысив голос, кричит:

— К портнихе в ученье отдам, в мастерскую, если еще раз меньше тройки домой притащишь, девчонка скверная! А сейчас на кухню ступай! Ужин готовить время. Небось, нагулялась всласть, а теперь еще принцессу разыгрывает…

Изрядный толчок в спину заставляет Маню вылететь из прихожей в кухню. У плиты стоит крошечная старушка, одетая в опрятное ситцевое платье, с добрым, лучащимися морщинками лицом. Это бабушка Маремьяна Игнатьевна, мать дяди Ивана, свекровь тети Саши. Она стоит с ложкой в руке и тщательно мешает варево в кастрюле. Увидя Маню, она добродушно кивает:

— Что, горе стряслось, девочка? Не везет, значит. Ну, Господь с тобой, в другой раз справишься… А ты, Саша, не пугай зря ребенка! Сама видишь, уж и без того Маня какая-то оторопелая у нас. Бранью хуже… Бранью делу не…

— Ах, что вы понимаете, маменька, — сердито поводя плечами, прерывает ее Александра Яковлевна и, досадно отмахнувшись, начинает хлопотать у плиты.

Маня стоит растерянная, с опущенными вдоль тела руками.

— Хлеба нарежь, — сердито бросает ей тетка.

И девочка как во сне направляется к кухонному столу.

С шумом распахивается дверь, и два мальчика — один по восьмому, другой по девятому году, а за ними малюсенькая, на кривых рахитичных ножках, девочка, вбегают в кухню.

— Мама, мы кушать хотим! — кричит младший из мальчуганов, в то время как старший без церемонии хватает со стола большую краюшку хлеба и с большим аппетитом начинает уплетать ее.

— И мне кусять, и мне! — лепечет девочка.

Тетя Саша мечется по кухне. Глаза ее гневно сверкают в сторону Мани. Она выходит из себя от одного вида девочки.

— Очень хорошо! Превосходно! И хлеба-то нарезать как следует не может! Белоручка! Гимназистка-барышня! Фу-ты, ну-ты! В кисее бы тебе да бархате ходить! Дети с голоду умирают, а она час целый с караваем хлеба управиться не может! Смотреть противно! Ступай на стол накрой! Да Машу на руки возьми, а то опять ушибется…

Мане остается только подчиниться приказанию, и она выходит из кухни с маленькой двоюродной сестренкой на руках.

Ужинают долго, сосредоточенно, как умеет ужинать только простой рабочий народ. Хозяин ест молча. Он притомился за день. Да и проголодался вдобавок. Обедать не успел. Надо было заканчивать заказ, соседу лавочнику расписать вывеску. Бабушка Маремьяна Игнатьевна больше кормит внуков, нежели ест сама, особенно маленькую Машу, к которой чувствует сильное влечение. Мальчуганы Костя и Волька едят из одной тарелки, причем Костя как старший считает себя вправе вылавливать из щей лучшие куски мяса и хрящи. Вольке, разумеется, не по вкусу такой маневр брата и, чтобы умерить усердие последнего, он без обиняков дает ему ложкой по лбу. Константин в долгу не остается. Волька ревет благим матом.

— Молчать! — кричит на них отец, потом обращается к племяннице: — Хоть бы ты уняла, их, Маня! Поесть не дадут спокойно.

Тетка, казалось, только и ждала этого момента:

— Ах, скажите, пожалуйста, наша Манечка сумеет унять детей! Да наша Манечка ничего не сумеет сделать! Только разве двойки по Закону Божию получать. И зачем только было покойнице сестре отдавать ее в гимназию! Куда лучше было бы в ученье к портнихе или модистке! Мы не люди — машины рабочие, так какая нам особенная ученость нужна! А то платим из сестриных сбережений, денежки-то уходят их сиятельству Манечке, они куда больше на приданое бы пригодились. А то…

Крик ребенка в соседней комнате заставляет тетку Сашу замолчать на минуту.

— Маня! Пойди перепеленай Митеньку, — тоном, не допускающим возражений, приказывает она девочке. Едва успевшая проглотить несколько ложек щей, Маня торопливо поднимается из-за стола и проходит в спальню. Там около широкой постели хозяев помещается люлька новорожденного двоюродного братца Мани, Митеньки.

Митенька, болезненный слабенький ребенок, то беспокойно покрикивает, то неистово плачет целые дни. Приходится ухаживать за малюткой, и эта обязанность целиком возложена на Маню. На этот раз Митенька, однако, милостивее, нежели всегда, и его молоденькая нянька возвращается к столу раньше обыкновенного.

— Уснул? — коротко спрашивает хозяйка девочку.

— Да, тетя.

— Ну, хлебай щи да убери со стола! Надо посуду мыть и ребят укладывать. Еще починки белья хватит до полуночи, — отрывисто недовольным голосом роняет Александра Яковлевна и, первой поднявшись со своего места, истово крестится на образа.