Лидия Чарская - Огонёк

Но когда я сказала об этом моим малышам, они зарыдали как исступленные.

— Нет! Нет! Ни за что! Ни за что!

— Но поймите же, ради Господа! Мы тогда уплывем. Промежуток между льдинами увеличивается с каждой минутой, — горячо доказывала я, с ужасом убеждаясь в полной справедливости моих слов.

Промежуток действительно рос, и мы плыли на небольшой отколовшейся ледяной площадке.

Взять их на руки и перенести одну за другой? Но пока я перепрыгну с одною из них, льдина отплывет еще дальше и унесет на себе другую. Что делать?! Что делать?!

Малютки, громко рыдая, взывали о помощи. Их слезы и крики мешали мне сосредоточиться, выяснить наше положение, как следует обдумать все.

Надежды на то, что нас увидят из бельведера, было мало. Там находилась начатая мною новая картина — маленький Кука с его салазками, спускающийся с горы, и я просила не ходить в «мое ателье», как они все прозвали в шутку вышку замка, пока я не окончу этой работы. Да и что пользы в том, если они услышат и придут? Придут с канатами, с веревками даже… Пока они явятся сюда, льдина отплывет еще дальше. А пока они принесут лодку и спустят, будет уже совсем поздно. Да. Теперь и то уже щель была настолько широка, что перепрыгнуть ее можно было только с разбега.

Льдина плыла. Малютки плакали отчаянно и кричали, призывая на помощь. Но увы! И без того сильный ветер теперь крепчал с каждой минутой и заглушал звуки отчаянных детских голосов. Льдина плыла, ветер подгонял ее, и этот крошечный плот из замерзшей воды был готов при каждом столкновении с другой такой ненадежной платформой вдребезги разбиться на тысячу кусков. Между нашим крошечным островком и берегом с плотно примкнувшей к нему ледяной поляной уже шумела черная зловещая полоса воды, то и дело грозя перелиться через край нашего ледяного плота.

Пройдет еще минута, другая, третья, пройдет пять, десять, двадцать минут — и льдина унесет нас в море, где, медленно раскалываясь на куски, погибнет и погубит нас заодно с собою.

Я поняла, что медлить было нельзя. Нас относило все дальше и дальше с каждой минутой.

Я посмотрела на моих маленьких подруг по несчастью. Он стояли посреди ледяной платформы, смотрели друг на друга широко раскрытыми, отупевшими от ужаса глазами и испускали через каждые две-три секунды отчаянные вопли, призывающие к спасению. Лицо Кази было бледно, как снег, взгляд ее черных глаз был ужасен. Казалось, несчастный ребенок уже видел то, что грозило нам всем троим в самом непродолжительном времени. Адочка с трогательной покорностью прижалась ко мне. Ее личико, осунувшееся до неузнаваемости, без единой кровинки, конвульсивно подергивалось. И кричала она хриплым, слабеньким голоском, полным предсмертного страха.

Вид обеих малюток как ножом полоснул меня по сердцу. Их надо было спасти, спасти во что бы то ни стало. И больше я не могла думать ни о чем.

— Молчите, крошки, нас все равно не услышат, — приказала я им, — дайте мне возможность обдумать все хорошенько.

— Мы умрем! Умрем! — простонала Казя и, вся затрепетав с головы до ног, закрыла лицо руками.

Адочка отошла от меня и прижалась к ней, обняв свою маленькую подругу.

— Не кричи, Казя, дай подумать хорошенько Ире-Огоньку, может быть, она спасет нас?! Давай молиться! — с неизъяснимым выражением кроткой покорности произнесла малютка, и ее голубые глазки поднялись на меня. Умру — не забуду этого взгляда! В нем было столько трогательной мольбы и надежды, надежды на меня…

Потом она опустилась на колени на лед, увлекая за собою Казю, и обе, сложив ручонки, обратили взоры к небесам.

Я не могла смотреть на них больше. Слезы брызнули у меня из глаз.

А льдина плыла. Проток становился все шире… все шире. Боже Великий, еще через несколько минут мы будем от берегового льда более, нежели на две сажени. Ни минуты промедления больше! Слышишь, Ирина!

Точно не я сама, а кто-то другой сказал мне это… Точно кто-то подтолкнул меня на исполнение быстрой, как вихрь, мысли, блеснувшей на мгновенье в моей голове.

Теперь я знала, что делать. Быстрыми лихорадочными движениями сорвала я с себя мое длинное теплое пальто. Осталась в одном платье, широкий ремень стягивал мою талию. Я быстро отстегнула его. Длинный шарф, связанный мне бабушкой Лу-лу, нашей комической старушкой, обвивал всю мою фигуру. Шарф и ремень… Длина достаточная, если скрепить их вместе.

И дрожа от холода, стоя в одном платье посреди нашего плавучего ледяного островка, лязгая зубами, вся синяя, как мертвец, я делала свое дело.