Лидия Чарская - Желанный царь

— Весь народ избрал юного государя через указание Самого Господа. Так неужли отклонишься и сейчас, надежа Руси?

Михаил, всю обедню стоявший подле матери и горячо молившийся все время, вздрогнул невольно при этом восклицании.

Он надежда Руси?

О нем пишется в грамоте, что один он своим согласием может только спасти Русь? А может, и на самом деле, пожертвовав собою, он своим согласием хоть отчасти поможет восстановлению родины… Великий Боже! Неужели идти ему против воли Господа и народа?

Между тем Дионисия заменил Феодорит. Полилась мощная речь келаря-проповедника.

В ней говорилось о горе народном, о надежде рухнувшей, о печали и отчаянии в случае отказа государя царя.

И о плененном митрополите Филарете, томившемся в польском плену, упоминалось в ней… И о гневе Бо-жием в случае отказа Господнего избранника…

Последнее упоминание словно огнем опалило душу юного Михаила…

Горе народное, муки государства, разруху, лихие времена — все переживет он на престоле без единого укора и слова ропота, если родимый батюшка будет подле наставлять его советами, помогать мудростью и опытом. Лишь бы скорее вызволить его из плена Литвы…

И весь вспыхнул и загорелся от этой мысли Михаил. Да, с таким советником дерзнет вступить он на трон московский!..

Юноша выпрямился, поднял голову… Смелым огнем загорелись глаза…

Он повернул просветленное лицо к матери.

— Благослови, матушка! — произнесли тихо, но отчетливо уста избранного царя.

Марфа подняла голову, отодвинула черную иноческую наметку от глаз, взглянула на сына… И не узнала его.

Куда девалась недавняя робость в лице юноши?.. Куда исчезли страх и сомнения, смешанные с отчаянием, из этих молодых глаз?

С лица этого полуребенка глянул на нее юный муж, готовый идти на подвиг и жертву, которой требовал от него русский народ.

С тихим рыданием обвила руками эту бесконечно дорогую ей голову Марфа… Прижала ее к себе…

Потом, выведя на середину храма сына, положила трепещущие руки на его юную голову и произнесла на всю церковь глубоко взволнованным голосом:

— Пути Господа неисповедимы… Да будет воля Его… Благословляю сына вступить на трон московский…

Народ упал на колени, проливая слезы. Громче, торжественнее зазвонили колокола… Архиепископ подошел к юному государю и вручил ему царский посох.

Начался благодарственный молебен…

Михаил Федорович Романов считался с этой минуты московским царем.

На левом клиросе среди инокинь-клирошанок стояла бледная и взволнованная инокиня Ирина.

Находясь в толпе черниц с минуты вступления посольства в обитель, бывшая боярышня Настя не переставала трепетать, внимая речам послов и ответам на них невестки и племянника.

Горячо молилась за обеднею прежняя Настя, молила Бога умудрить сердце юноши и наставить его мысли на правильный путь.

В ее собственном сердце жило непоколебимое сознание, что дорогой ее Миша должен согласиться на просьбы народные. Она верила в то, что вымолила и она отчасти своими грешными молитвами счастье для этого юноши, которого поднимала на ноги вместе с его матерью в долгие годы несчастий и ради счастья которого принесла в жертву свою любовь, молодость и собственную долю. Как молнии проносились быстрые мысли в голове молодой инокини, вспоминавшей то время, когда она, позабыв себя и свою личную жизнь, накрыв монашеским клобуком молодую голову, решила посвятить себя до могилы молитве за близких ей людей…

Одна только смиренная келейка была свидетельницей ее горячих слез и пламенных молитв. Счастья Мише, ненаглядному племяннику, счастья брату любимому и невестке и всем близким просила у Бога в этих молитвах Настя.

Давно спит в могиле князь Никита, горячо любимый ею и отвергнутый ради принесенного ею, Настей, Богу обета… Еще раньше умерли братья в ссылке, погибла Танюша-голубушка, не перенеся смерти мужа…

Ее жизнь разбита, но зато оставшиеся в живых будут счастливы. В этом убеждена глубоко самоотверженная и чистая душа девушки. Красным солнышком Руси взойдет на престол едва не погибший ее дорогой племянник. Вернет брата из ссылки, даст покойное существование близким под крылышком своим…

— Только умудри его, Господи, только наставь согласиться! — шептала молодая инокиня, и холодный пот градом лился по ее лицу, и слезы капали на черную власяницу. И когда прозвучал впервые твердый и звонкий голос Михаила, возвещавший о своем решении, она, как подкошенная, упала на колени с залитым слезами лицом, и тихим облегченным стоном вырвалось из ее груди: