Виктор Лихачев - Возвращение на Мару

— И как же прошла первая служба в храме? — спросила Маша.

— Первая служба? Так ведь не было ее. Убили их. И Корнилия, и Анну. — Лека говорил теперь так тихо, что мне приходилось напрягаться, чтобы услышать его. — Однажды ночью пришел Гоит. Не один — вместе с ним были отроки и еще какие-то люди — огромные, лохматые. Мы… не успели помешать.

— Как они убили их? — хриплым от волнения голосом спросил я.

— Что? А, как убили… Слушай, Болдырь, может, ты расскажешь?

— Нет уж, рассказывай ты, раз начал.

— Убили их… Одним словом, когда мы сбежались, дом уже догорал. И церковь тоже. Даже там их тел не нашли. Народ после говорил, что, видимо, Анну первой убили. Помнишь, Малыга, дед Завад рассказывал, что будто слышал, как кричал Корнилий, люто кричал. Наверное, у него рассудок повредился, когда увидел, как дочь убивают. Вот тогда он, судя по всему, и проклял и нас, и нашу деревню.

— Корнилий проклял? — переспросил я. — Вы же этого не слышали? Мало ли какой дед что придумает.

— Точно, проклял. — вступил в разговор доселе молчавший Зеха. — Мы с Гвором одного гоитского отрока встретили, он подтвердил это.

— А что произошло потом? — Маша едва скрывала свое нетерпение. — Белого Кельта и Анну убили, а что с вами случилось?

— То и случилось. — Лека встал и заходил по комнате. — Мор на деревню напал — и в одну неделю никого не стало.

— Никого, — печальным эхом отозвалось по комнате. Все наши гости закивали головами, видимо, вновь переживая случившееся.

— Подожди, Лек, — перебил друга Малыга. — Ты не забегай вперед. О клятве ничего не сказал.

— Точно. Гоит после убийства собрал всех и сказал, что выполнял волю Мары. Но взял он со всех клятву молчать до смерти, иначе он расскажет княжьим людям, что мы ему помогли убить монаха и его дочь.

— Но ведь это же неправда! — воскликнула Маша. — Зачем вы ее дали, клятву эту?

— Тебе легко судить, — Лека на мгновение прекратил свое хождение по комнате. — Просто ты не знаешь хорошо Гоита. Говорить он мастак. Если скажет, ему-то как раз и поверят, а не нам, темным дуракам. Связали себя с ним этой клятвой. Только не увидели мы людей княжеских, — мор через неделю на нас напал. Так и сбылось проклятье Корнилия.

— Но если мор, то вы все умерли. Разве не так? — Я чувствовал, что мы никак не можем подойти к самому главному.

— Так-то оно так, — подал голос Болдырь. — С одной стороны. А с другой — мы же сегодня разговариваем с вами, а разве мертвые могут разговаривать?

— Мы и сами многого не понимаем до сих пор, — перебил его Лека. — Сказал же, темные люди. Я разумею это так: тел от нас не осталось, а вот души… Болтаются души между небом и землей и никак не найдут пристанища.

— Проклятые мы, — опять раздался хор голосов.

— Вот именно. — Лека наконец сел. — Кому-то из наших это даже нравится. Вроде как бессмертные. Кто-то у мелких бесов, вроде Шишиги, на подхвате, кто-то продолжает служить Гоиту…

— Стоп, — не выдержал я, — бред какой — то. И где же вся ваша, простите, орава обитает?

— Я же сказал — между небом и землей. Вверху небо, внизу — Мара.

— Считай, что я тебе поверил, Лека. Значит, часть ваших земляков такой жизнью довольна…

— Разве это жизнь, Николай? — Лека опустил голову. — Представляешь, как болят зубы? А вот теперь представь, что вся твоя душа — один сплошной зуб. Больной зуб. Понимаешь? И еще чернее пустота в душе. Ты как-то Маше про черные дыры говорил. И был прав: и над Марой такие дыры, и в сердце каждого из нас. — Лека показал рукой на своих товарищей. Те дружно закивали головами.

— Боже, какая тоска! — словно стон вырвался из груди Болдыря. — И когда же она кончится?

— Первые лет сто мы как в тумане жили. Или как сказать — обитали? А потом родилась среди наших, тех, кто не хотел по бесовским правилам жить-обитать, легенда не легенда, а что-то вроде предания, мол, раз Гоит продолжает в человеческом теле обитать, то с Анной и Корнилием такое тоже могло случиться. Они придут, точнее, вернуться на Мару и снимут с нас проклятье. И мы наконец обретем покой… Долго мы ждем, как видите, — продолжал Лека. — Многих принимали за Корнилия и его дочь, всякий раз рождалась у нас надежда, и всякий раз она умирала.

— Постой, постой, — перебил я его. — Ты сказал Маше, что она хорошо не знает Гоита, следовательно…

— Вы правильно поняли. Гоит — по-прежнему человек. О двух ногах, двух руках.

— И живет неподалеку от вас, — помог товарищу, трудно подбиравшему слова, Болдырь.