Виктор Лихачев - Возвращение на Мару

— Машенька, родная, что случилось? Что ты молчишь? Так и инфаркт недолго схва… — я осекся. На меня в упор смотрел наш Соловей. Точнее, одна его голова с огромными зелеными глазами, в которых застыли боль и страх. Прямо напротив дома стоял низенький сарайчик, а потому крыша, на которой лежала кошачья голова, была почти вровень со мной.

— За что же они тебя? Негодяи! — В тот момент я даже забыл о дочери. От этого мертвого взгляда хотелось убежать, но в то же время он, словно гипнотизируя, притягивал к себе. А потом я испугался за дочь. Она стояла застывшая, и не издавала не звука. Я бросился к Маше:

— Пошли скорее в дом, маленькая. Правильно, не смотри туда, не смотри.

— Пей еще.

— Не… не… не могу.

— Родная, не пугай меня, пожалуйста. Поплачь, слышишь, поплачь.

Первый Машин всхлип был похож на стон. Затем ее словно прорвало. Я вздохнул с облегчением и, обняв ее, твердил как завороженный:

— Вот и хорошо, вот и хорошо, вот и хорошо.

— Папочка, кто это сделал, он не человек. Понимаешь, не человек, — рыдала она. — Если он хотел сделать нам плохо, зачем убивать Соловья? Он же добрый, беззащитный, никому зла не делал. Раньше он людей боялся, а я его приручила… Получается, это я виновата…

— Ты не виновата, маленькая. Успокойся. Такое могли сделать только очень плохие люди. Они все равно убили бы Соловья.

— Нет, они не люди.

— Наверное, ты права. А кота они убили, чтобы напугать нас. Но мы же с тобой сильные люди, родная? Слышишь, сильные! Они ждут от нас, что мы, придя в ужас, уедем отсюда. Вот для этого им и понадобился Соловей.

— Папа, мы должны похоронить его.

— Обязательно, дочка. Завтра утром встанем и…

— Нет, сегодня, сейчас. Мы не должны бросить его на улице.

— Сейчас темнеет. А тело…

— Что — тело?

— Мы вряд ли его найдем сейчас.

— Простите за ради Бога. — Тетя Валя Кобцева появилась на крыльце. — Ужас какой! Там около нашего дома Соловей ваш лежит. Без головы. Собцы что ли загрызли?

— Собцы? Кто это? — спросил я.

— Помесь волка и собаки. Я вам сколько раз сказать хотела: вы осторожнее по полям ходите. Хотя днем они спокойные, а по ночам в стаи собираются. Бегает такая тварь по деревне — собака-собакой, ночью же…

— Нет, тетя Валя, — Маша еле сдерживала рыдания, — это не собцы. Голова Соловья… там, на крыше.

— На крыше? Ох, что же это делается? — У женщины подкосились ноги. — Можно я присяду? Мне нехорошо стало. — И Кобцева села на скамейку возле крыльца — А я-то гляжу, что ты слезами обливаешься, касатушка. Напугали тебя, ироды окаянные. Кто же это мог сделать?

— Я знаю, — голос Маши стал резким. — Это Бирюков. Убийца! Ему что человека, что кота убить, все равно.

— Маша, не говори так! — Я не узнавал свою дочь. — Разве можно обвинять человека без доказательств?

— Ну и пусть, все равно это он! — упрямо твердила Маша.

— Вот что, ты побудь с тетей Валей, а я пойду похороню Соловья.

— И я с тобой!

— Нет, я один. Тебя и так всю трясет. Похороню я его у дальней калитки в саду…

— Около жасмина?

— Да, и завтра мы с тобой… короче, завтра могилку его обустроим. Тетя Валя, побудете с Машей?

— Ни о чем не беспокойтесь.

— Спасибо.

Разговаривал я уверенно, но, признаюсь, мне было не по себе доставать с крыши голову Соловья, затем идти за его телом к дому Кобцевой. Точнее, оно лежало на лужайке между домами тети Вали и Тимошиных. А когда, сделав все, что нужно, я возвращался из сада домой, мое внимание привлек листок. Его осторожно прислонили к ведру, стоявшему на скамье напротив дома. До сего момента мы просто не смотрели в эту сторону. На листке ровным, каллиграфическим почерком было написано: «Убирайтесь из Мареевки, если не хотите, чтобы с вами случилось то же самое».