Samsonov Semen - Po tu stornu

Через полчаса раздача закончилась, и полицейский с немцем пошли к выходу. У порога Дерюгин обернулся и, сверкнув глазами, злобно выругался. Дверь захлопнулась. В бараке вздохнули облегчённо, Вова вскочил на ноги и потянул Жору за рукав:

Вставай! «Мертвый» час кончился!

Ему не терпелось увидеть мальчика, который выкрикнул дерзкие, смелые слова.

В дальнем углу слышались возбуждённые голоса. Группа ребят окружила крепкого, рослого и энергичного мальчугана лет четырнадцати, который горячо убеждал товарищей, что они не должны покоряться. Вова и Жора с интересом и уважением разглядывали паренька. Серые глаза, светлые волосы, расчёсанные аккуратным пробором, и прямой честный взгляд — всё это вызывало симпатию у ребят.

Разве полицай человек? Он запросто убить может, если увидит, что мы боимся его, молчим,— повторял паренёк.

А что ты с ним сделаешь, Андрей? У него пистолет и резиновая палка,— возразил кто-то.

Будет издеваться — убьём его!

Ага! Задушим, и всё!— охотно вмешался в разговор Жора.

Андрей только теперь заметил новые лица и насторожился.

Это ты полицая выругал?— спросил Вова.

Ну, а что, если я?

Здорово это у тебя вышло!— от души сказал Вова.— Давай руку!

Мальчики долго и оживлённо обсуждали свою первую маленькую победу. Их барак гудел, точно растревоженный улей.

Из соседнего барака забарабанили в перегородку, и чей-то голос предупредил:

Тише! Обход начался.

На девочек мрачный, сырой барак, теснота и голод подействовали удручающе. Получив жёлтые треугольники, все нехотя принялись нашивать их на одежду.

Люсин костюм превратился в грязную тряпку. Девочка с сожалением думала о потерянных вещах. Но больше всего было жаль книгу, которая осталась в чемодане. Ведь ни одной русской книги она не увидит до тех пор, пока не вернётся домой! Да, пока не вернётся домой!

Надень пока моё платье,— предложила Шура,— а завтра постираешь своё.

Спасибо, Шура. Может быть, завтра я увижу того мальчика, тогда всё будет хорошо. Там у меня и платье, и кофточка шерстяная, и юбка новая.

Аня раньше других пришила номер и переоделась. Она сидела такая покорная, такая тихая, как будто только и дожидалась приказаний. Шура Трошина глядела на неё с неудовольствием. Люся заметила и Анину покорность и Шурино неудовольствие. Она тревожилась. Ей хотелось помирить девочек, сделать так, чтобы все жили дружно. «Аня такая же, как другие, только страшная трусиха и неженка,— думала она.— Но я бы на её месте всё-таки старалась быть смелее, самостоятельнее. Пусть фашисты не думают, что мы их уж очень боимся. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»,— вспомнились Люсе слова Долорес Ибаррури.— Какие замечательные слова!» Шура Трошина, по мнению Люси, была безупречно смелой, прямой, бесстрашной девочкой, да к тому же ещё и хорошей подругой.

Ты что, Люсенька, притихла совсем? — вдруг спросила Шура.

Я вспомнила одну историю...

Какую историю?

Потом... Знаешь, Шура, я очень спать хочу.

Нет, ты расскажи./

Ну, хорошо. Это история,— медленно подбирая слова, начала Люся,— история одной дружбы. Не помню, где я её читала, наверное, в каком-то старом журнале,— солгала Люся, придумывая рассказ.— Там говорилось, как две девочки поссорились, возненавидели друг друга и расстались. Потом они встретились не то в глухом лесу, не то ещё где-то, в минуту какой-то большой опасности. И это помирило их. Они плакали от радости, поклялись никогда больше не ссориться и вместе перенести все лишения.

Что же дальше с ними стало?— усмехнулась Шура.

Дальше я забыла.

А почему ты об этом вспомнила?

Почему? Потому, что те девочки, мне кажется, похожи на тебя и Аню.

Хоть что хочешь со мной делай, а не нравится она мне!-— вспылила Шура.

Но ведь она наша, она такая же, как мы.— Люся поймала себя на мысли, что она впервые возражает Шуре и даже пытается её убедить.— Я вот смотрю на неё,— продолжала Люся после короткого молчания:— она, конечно, трусиха. Странная какая-то. Но ведь она не враг, не предатель.

Всё равно!— отрезала Шура.— По-моему, трус тоже как враг. Думает только о себе, боится только за себя и спасти хочет только себя. Что мыс ней можем сделать? Ты не думай, она, наверно, считает себя умнее нас.

Люся чувствовала, что Шура не совсем права, но не знала, как ей возразить.

Я всем хочу хорошего,— взволнованно говорила Шура.— Но нельзя, чтобы каждый из нас хотел жить только для себя. Если говорить правду, я совсем за себя не боюсь. И о себе не думаю. Я ненавижу фашистов, ненавижу эту гадину — полицейского. Если бы я могла, имела бы силу, то зубами перегрызла бы всем им глотки! Тогда пусть со мной делают, что хотят! Только вот маму жаль,— тихо сказала Шура.— Она у меня больная, старенькая и одна, совсем одна...