Клавдия Лукашевич - Сиротская доля

— Вот ваша тюрьма, — сказала хорошенькая горничная Поля и рассмеялась.

Вскоре вошла барыня и с ней, казалось, ворвалось дыхание весны с запахом фиалок и ландышей.

— Надо обсудить хорошенько, как переделать мои туалеты, — нежным голоском сказала она.

Горничная Поля стала вынимать из шкафов и сундуков целые вороха платьев, корсажей, юбок… От блеска, отделок, от всевозможных цветов, стекляруса, шелка, газа, кружев у Наташи закружилась голова. Ей стало страшно и показалось, что она никогда не разберется в этих волнах туалетов.

Барыня говорила без умолку.

— Вот к этому лифу я думаю купить «пан» в цвет или немножко темнее… Лучше будут выделяться прошивки… Вот тут на рукавах вы сделаете узенькие-узенькие складочки. Знаете, едва ухватите материю. А из-под складочек три оборочки плиссе и, знаете, так, будто это не прошито, а само выходит. Понимаете? Здесь мы положим мех и бархат. А из-под бархата мягкое шифоне. Поняли?

Наташа ровно ничего не понимала… Ей становилось жутко. Она бы желала справиться со всей этой работой и молила Бога, чтобы он помог ей.

Барыня говорила два часа, без перерыва, без умолку… И чего-чего только она не придумала: и рюшки, и буфы, и оборки, и подкладки, и ленты помпадур, и отделка золотом и серебром, и кружева бристольские, и полувалансьен, и мех, и шелк, и бархат. Наташа слушала, мало что поняла и половину забыла.

Наконец барыня остановилась. Она решила прежде всего переделать легкое черное платье, которое надо было надеть в траур.

Они пошли в будуар, стали примерять черное платье, снова разговоры, разговоры без конца. С трудом порешили, что и как надо сделать.

— Ступайте теперь завтракать, Наташа, — разрешил наконец нежный голосок. От непривычки у Наташи кружилась голова и даже потемнело в глазах.

Только что Наташа села завтракать, как зазвенел электрический звонок, вбежала горничная Поля и торопливо сказала: «Идите скорее к барыне».

— Ах, Наташа, я передумала, — озабоченным голосом заговорила куколка. Нельзя положить эти кружева на черный лиф… Это будет не в тон с мешочком. Я нашла другие. Пришейте поскорее вот это и прикиньте на мне.

Наташа опять стала примерять кое-как, а после, уже перед обедом, доела остывший завтрак. Работы было так много, что времени терять было некогда.

Ровно неделю жила Наташа на новом месте. Она, как говорится, точно в кипятке кипела, бросалась от рюшек к плиссе, от щелка к бархату, от кружев к аграмантам и больше ни о чем не смела думать и говорить.

Хорошенькая барыня, Елизавета Григорьевна, или «Лили», как называли ее муж и безумно любившая и баловавшая ее мать, — была деспот, эгоистка. Она думала, что все должны поклоняться, восхищаться ею, что все кругом должно быть ей в угоду и что самое главное в жизни — выезды и вечера, а важнее всего — красивые туалеты… Она могла часами говорить о них, часами выбирать отделки в гостином дворе, часами примерять лифы и юбки и обсуждать каждую мелочь. Это было какое-то идолопоклонство туалетам, и гардеробная была ей здесь в доме каким-то сокровищем.

Малейшая неудача в шитье платьев, кофточек приводила ее в отчаяние, в ярость…

— Ну, что вы сделали? Это дудка, а не рукав! Как сидит? Это ужасно! Разве у меня рука худая, как щепка? У меня руки красивые, а это их портит… Вы видите, что мне надо плечи короче… Какая у меня фигура получается? Безобразная. Распорите, распорите, перешейте… У вас вкуса нет!

Нежный голосок дребезжал, как расстроенная скрипка, наивные глазки метали искры, кукольное личико становилось злым.

Однажды в будуаре-бонбоньерке произошла такая сцена, которая поразила Наташу и которую она никогда не могла забыть.

Молоденькая хозяйка ждала свою портниху Анну Осиповну с примеркой. Вдруг вместо портнихи была возвращена материя, а портниха прислала письмо такого содержания:

«Простите, я не могу приехать и не могу теперь шить. У моей сестры заболели дети… И я еду к ней помочь ухаживать за ними».

Молоденькая барыня рассердились не на шутку: метала гром и молнии.

— Больше не отдам ей ничего! Знать ее не хочу! Важная причина: дети заболели… А мое платье брошено и не сшито. И главное, дети-то не ее, а сестры. Сестра — мать, и сама может ухаживать за своими детьми… Это безобразие, обман, нечестно! Больше не отдам ей работы!

Наташа похолодела от ужаса: такой бессердечностью веяло от этих криков и жалоб. И она только теперь поняла, какое ледяное, бесчувственное сердце кроется под оболочкой прелестной куколки.