Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

— Ох, как вставать не хотелось! — зевая, сказал Петька.

— А я раньше матери поднялся, еще до стада, корову успел согнать со двора, — похвалился Семка.

— Так мы тебе и поверили, — лениво проговорил Петька.

На конном дворе, куда пришли ребята, колхозницы уже разбирали и запрягали лошадей.

— Идите, мальчики, сперва хлеб получите, — встретила их ласково тетя Луша.

Кладовщик дед Веденей свешал им на безмене по полкило свежего ржаного хлеба, с румяной корочкой с исподу, зеленого от капустных листьев — так пекут, чтобы не подгорел — и раздал ребятам. Петька тут же откусил от краюхи — хороша! — и сунул ее за пазуху. Мишка с Семкой положили хлеб в мешочки, к бутылкам с молоком. И пошли запрягать лошадей.

Петька управился со сбруей мигом, а Мишка все не мог стянуть клещи хомута супонью, с дугой и гужами управился, а с хомутом никак — силенок маловато. Выручил Петька, он на полголовы выше и в плечах шире.

— Вот как надо! — упершись ногой в клещи, ловко засупонил хомут Петька. Потом помог и Семке.

На каждой телеге лежали вилы, оставленные тут со вчерашнего вечера, и ребята, не задерживаясь, выехали с конного двора. Мешочки с харчами привязали к передкам телег.

Возили от Большого верха к телятнику зеленый горох. Женщины косили его крюками — косами с приделанными к ним длинными деревянными зубьями. Зеленые сочные стебли путались, с трудом поддавались вилам, и ребята, навьючив возы, насилу поднимали руки.

С лица обильно катился пот. Но виду не подавали, что устали. Завершив воз, втыкали в него стоймя вилы и с гиканьем трогали с места. Лошади, наевшись вкусной зелени, споро перебирали ногами, но сколько седоки ни хлопали кнутами, бежать рысью не хотели, словно зная, кто сидит на возах.

Выкатив на большак, ребята полностью доверялись лошадям, а сами начинали лущить полные гороховые стручки. Объеденье! Мишка еще и в мешочки стручков наобрывал — бабушка пусть полакомится.

Дорога до бригадного стана длинная, и ребята, наевшись гороха, успевают напеться до хрипоты.

запевал Петька. А Мишка с Семкой дружно подхватывали бодрую строевую песню, которой научились у бойцов:

Помнится, те шли селом в новеньких гимнастерках, с длинными винтовками за спиной — сделали полдневный перевал и ушли за Хомутовский лес, на фронт.

Потом еще много воинских частей проходило через Казачье, одни стояли в селе по неделе, расквартированные по хатам, другие, отдохнув часок, снова строились и уходили. И все — на запад, на запад. Туда же ушел и Мишкин отец. Далеко, наверное, ушел. Посмотрел бы сейчас на Мишку, как он по-мужицки, небрежно держа вожжи, правит лошадью, — похвалил бы. Пусть не вслух, про себя, но похвалил бы, точно. Как-никак, а все же помощником стал в семье… И фронту вот помогают!

В былые времена Кукуевская мельница, стоящая на отшибе села, славилась на всю округу — нигде так хорошо не мололи жито, как здесь. И приезжали сюда крестьяне на лошадях за тридцать верст. Днем и ночью, в любую погоду гудели жернова, и от их незримого мощного круженья дрожало бревенчатое мельничное строение.

Весело бывало здесь тогда и уютно. То и дело, сворачивая с большой дороги, подъезжали возы, из дверей первого этажа мужики сноровисто таскали на телеги мешки с мукой. Мельник, кряжистый, белый с головы до ног, степенно похаживал у ящиков, куда по деревянным желобам беспрестанно текла мука, и время от времени постукивал гаечным ключом по дубовому столбу: на второй этаж знак давал— засыпай! И там, наверху, бабы, давно уже держащие наготове мешки, дружно спускали зерно в ковши. И жернова принимались еще надсаднее гудеть, сполна получив работу.

А Воргол обрушивал и обрушивал из створа плотины на лопасти приводного колеса маслянистые массы воды. Над колесом, над темным бучилом в туче мельчайших брызг сверкала на солнце радуга…

Но перед самой войной мельница заглохла, обезлюдела. Обветшалое здание не починялось, не латалась прорванная полой водой плотина. А причиной тому была новая, механическая, мельница, построенная колхозом, — в селе появился ток. Видно, посчитали селяне, что накладно содержать вторую мельницу, чинить ее каждую весну.

Не стало больше за плотиной широкого разлива воды, отцвела, угасла навсегда радуга над замершим колесом и над еще более потемневшим бучилом, поросла подорожником дорога — осиротела, опустела Кукуевская мельница.