Лев Кассиль - Улица младшего сына

»… Мне тут очень хорошо и интересно. Когда я был маленьким в Москве, я ничего не понимал, а теперь мне все очень нравится… Больше всего, конечно, Кремль. Я там был… то есть около него, в первый же день, как приехали, до самой ночи. Меня мама уже хотела искать через милицию. Думала, что я потерялся. Но, конечно, я нашелся сам. Просто я ходил по Красной площади, видел Мавзолей Ленина и смотрел там кругом все историческое. Я на другой день еще ходил туда. Потом мы были в Колонном зале на елке. Это самая главная елка в Советском Союзе, такой больше нет нигде во всем мире. Она выше нашей школы. Мне сказали, что, когда ее украшают, подставляют пожарную лестницу. Я получил там приз за викторину, которую спрашивал один артист под видом Кота в сапогах. Вопросы были легкие, мы все это с вами проходили. Приз был интересный — для маленьких: настольная игра-лото «Угадай». Я ее там подарил одному мальчишке, который попросил. Юлия Львовна! Мы были с папой, мамой и Валей в самом Художественном академическом театре СССР и в самом Большом академическом театре всего Союза. Видели сперва «Царь Федор Иоаннович», историческую драму. Очень интересная. А потом балет «Лебединое озеро», совсем без слов. Мне понравилось не очень, а Валентине понравилось. Еще мы были в Музее Революции, видели орудие, которое участвовало в Октябре 1917 года. Я очень много ездил в метро. Это такая красота, что мы можем ею гордиться, потому что нигде за границей такого метро больше нет. Все мраморное! Юлия Львовна! Мы были в Третьяковской галерее. Там все самые известные картины: «Иван Грозный», «Три богатыря» и «Мишки в лесу». Хорошо, что папа меня взял сюда с собой. Спасибо ему за это…»

Голос в патефоне замолк. Игла уже подбиралась к бумажному кругу в центре. С полминуты из патефона раздавался лишь один сипящий шорох, но потом опять зазвучал Володин голос:

«Еще что говорить… в письме, я не знаю… Уже все. Папа мне дал на пластинку пять рублей. Сейчас уже кончается. Папа вам тоже кланяется. А вы, пожалуйста, поклонитесь от меня вашей дочери Светлане. И еще передайте привет Ефиму Леонтьевичу, Якову Яковлевичу, Марии Никифоровне и Василию Платоновичу и всем нашим ребятам. Вот уже сейчас все. Я по вас соскучился. Это говорит ваш ученик шестого класса Дубинин Володя. Теперь все…»

И патефон замолк.

— Ну, что скажешь? — спросила Юлия Львовна, рассматривая пластинку. — Ну что ты будешь делать с таким! И тебя не забыл, кланяется…

Потом сбегали за соседями, за Василием Платоновичем и за Ефимом Леонтьевичем. Пришла Мария Никифоровна, географичка, и даже сам директор Яков Яковлевич явился. И пластинку Володи Дубинина с его «говорящим письмом» из Москвы опять ставили с самого начала.

— Да, Юлия Львовна, перехитрил он вас, — смеялись все.

— Ну, это еще посмотрим!..

И она была права.

Когда после каникул на первом же своем уроке Юлия Львовна возвращала домашние каникулярные работы, накануне сданные ей, она, к удивлению класса, вынула из портфеля пластинку с «говорящим письмом» и вручила Володе. Володя, ухмыляясь, взял диск и прочел на бумажном кружке, в середине его, выведенное красными чернилами: «По содержанию — „отлично“, по изложению — бессвязно. „Посредственно“. Переписать в тетрадь».

И сбоку стояла обычная, как в тетрадке, подпись Юлии Львовны.

С Дальнего Востока, отбыв срок военной службы, вернулся домой, в Керчь, двоюродный брат Никифора Семеновича, дядя Ким. Он служил несколько лет в пограничных частях, сражался у Халхин-Гола в рядах ОКДВА — Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии. Высокий, худощавый, всегда гладко выбритый, он сразу покорил Володю своей военной выправкой, собранностью движений, ловкой, спористой хваткой солдатских рук, привыкших делать все быстро и точно, бурым обжигом щек, не похожим на золотистый черноморский загар, зеленой фуражкой пограничника, зоркостью внимательных, все примечающих глаз. Дядя Ким в армии был разведчиком, и, засиживаясь после ужина у Дубининых, он рассказывал о боевых делах на берегах Халхин-Гола, о сражениях в районе Баин-Цагана, в которых он сам лично участвовал.

В эти минуты Володя забывал все на свете. Дядя Ким умел рассказывать так, что перед слушателями вставали картины Дальнего Востока — сопки, по которым с криком «банзай» бежали маленькие японские пехотинцы, и оголенные берега реки, откуда японцы, застигнутые внезапным ударом наших танков, по-лягушачьи плюхались в воду… Рассказывая, он двигал на столе посуду, расставлял стаканы, обозначая расположение пулеметных гнезд, ставил посреди стола поднос — и он становился сверкающей рекой, пристраивал на чашке столовый нож, черенком вперед, — то была пушка. И все это двигалось, жило, действовало. Точные руки дяди Кима ловко распоряжались условными батареями, соединениями, производили всевозможные боевые операции, наносили при помощи сахарницы и чайника танковые удары, сбрасывали противника в полоскательницу, то есть в озеро.