Лев Кассиль - Улица младшего сына

— Как ты хорошо успеваешь и быстро схватываешь! — дивилась она.

Но Володя как-то быстро сгас.

— Ты почему в субботу с нашими ребятами в футбол не играл? — спросила Светлана.

— Так, неохота было… Мне не до футбола сейчас.

— Смотри ты, какой занятой человек стал! А я тебя то и дело вижу, как ты с отцом гуляешь, а впереди собачонка ваша. У тебя что, Дубинин, отец уже не плавает в море?

Володя вскинул на нее глаза, полные такого отчаянного и горького смятения, что она разом поняла: коснулась такого, что и словом тронуть больно…

— А ты разве не знаешь? — проговорил наконец Володя. — Тебе Юлия Львовна ничего не говорила?

— Нет, а что?

— У меня отец сейчас не работает… Ну, временно, конечно, — поспешил он добавить. — Вот он за человека одного поручился, а тот его подвел. Эх, дал бы я тому человеку!.. Я бы этого дядьку, попадись он мне только!..

— Ой, ты меня извини, Дубинин! Я про то не знала ничего…

Она стояла перед ним, теребя кончики галстука. Она была выше Володи ростом, во сейчас он сидел на парте и не чувствовал этого унизительного, как ему казалось, своего недостатка. И только теперь Светлана увидела, как похудел за последнюю неделю Дубинин, какая тень лежала у него под глазами, которые казались теперь еще больше.

— Я с ним нарочно хожу, понимаешь? — уже доверчиво сказал Володя. — Мы с ним ходим, я ему про Митридат рассказываю, всякие случаи из древней истории. А Бобик… Вот, знаешь, Смирнова, до чего, понимаешь, умный пес! Он отца все к морю утянуть хочет. Утром прибежит, гавкнет и на лестницу его зовет. А как мы выйдем с папой, так он прямо вперед к морю несется. Потом оглянется и стоит, ждет нас. Как увидит, что сейчас нам к морю уже не к чему, так он назад к нам. И все гавкает, скулит… Отец прямо еще хуже расстраивается…

— Тяжело ему, наверное, папе твоему? — посочувствовала Светлана.

— Еще бы не тяжело. Я вот… когда на штабе, помнишь, Жора сказал насчет меня, что вопрос поставит, какой я пионер, так во мне все аж на дыбки встало. А тут человек всю жизнь в партии был — и вдруг… Только ты, пожалуйста, не сомневайся, Смирнова, мы с отцом — Дубинины, нас так, резинкой, не сотрешь!

— Конечно, Дубинин, только ты уж смотри: я ведь тогда, когда ты со штаба ушел, тоже за тебя поручилась. Вот тебя с маленькими и оставили заниматься. Так уж смотри, не подведи, ладно?

— Будь спокойна, Смирнова, — сказал Володя. — Спасибо тебе, что поручилась, не пожалеешь.

Они теперь частенько оставались в классе после уроков. Иногда заходила сюда Юлия Львовна, спрашивала, как идет дело, но в занятия не вмешивалась. Заглядывал в класс Жора Полищук, похваливал обоих. По субботам Володя занимался, как и прежде, с малышами. Все шло как будто своим порядком, но ребята видели, что Володя худеет. Не было в нем и прежнего веселья. Он забросил занятия в «ЮАС», отказался от места левого края в футбольной команде; вообще, как говорили в школе, не тот уже нынче стал Дубинин.

Дело Никифора Семеновича перешло в портовый комитет партии, и Володя каждый день, придя из школы, едва ему открывали дверь, спрашивал:

— Ну как? Решения еще нет?

Ему больно было видеть, как томится от невольного бездействия отец, которого он всегда привык видеть чем-нибудь занятым: он либо ремонтировал мебель, мастерил что-нибудь по хозяйству, либо читал, делая выписки в толстую тетрадь, которую запирал затем в стол. А теперь он мог часами неподвижно просиживать у окна в зале, с потухшей трубкой.

— Пошел бы погулять хоть, — уговаривала мать.

Вдвоем с Володей отец ходил по улицам, где пронзительный норд-ост гнал промерзшие листья, забившиеся в каменные водостоки, свистел в проводах, шуршал оторванными афишами кино. Бобик бежал впереди, обнюхивая выбеленные стволы акаций, отфыркиваясь. Хвост его был сдут набок ветром, но на каждом перекрестке, откуда открывалась дорога к морю, Бобик поворачивался выжидательно и замирал, дрожа, посматривая, не пойдет ли наконец хозяин по знакомой улице к порту.

Но хозяин глядел в другую сторону и шел мимо перекрестка.

— Папа, тебя обязательно должны восстановить на работе, — подбадривал отца Володя. — Я просто уверен, только ты действуй.

— Я действую, действую, сынок.

Приходили к отцу его старые товарищи — моряки, закрывались с ним в зале, шуршали какими-то бумагами, много курили.

Как долго тянулось это холодное и печальное время. Володя уже подумывал, не начать ли ему действовать самому. У него даже появился план — написать письмо в Москву, рассказать там все про отца, про то, как он сражался в каменоломнях, как сохранилась там на камне его фамилия, как плавал он по всем морям под красным флагом. Но он решил немного повременить с этим письмом. Во-первых, надо было обождать, что скажет партийный комитет… А во-вторых, если уж честно говорить, Володя побаивался, как бы в таком длинном письме не оказалось столько ошибок, что он опозорит не только себя, но и Светлану Смирнову, и Юлию Львовну, и всю свою пионерскую организацию, и город Керчь. Поэтому он терпеливо занимался — и дома, сам, и со Светланой, после уроков.