Лев Кассиль - Улица младшего сына

— Ну, мне идти пора, — сказал он. — До свиданья, Юлия Львовна, счастливо вам оставаться. И тебе, Светлана, тоже…

Неловко, не глядя, он сунул руку Светлане.

Юлия Львовна подозвала его в себе:

— Подойди сюда… Вот так. Будь здоров! Ты все-таки себя побереги немножко. Думай о матери. Да и меня иногда вспоминай. А кое-когда заглядывав в учебник, чтобы не отстать. Помнишь, как… да нет, ты этого помнить не можешь. Так на старых детских книжках был» написано: «Бойтесь, дети, лени, как дурной привычки, и читайте в сутки вы хоть по страничке». Ну, ты хоть по полстранички повторяй. Хорошо? Ну, смотри, а то получишь у меня после войны «плохо»! — Она сделала попытку улыбнуться. — И дай-ка я тебя, Дубинин, поцелую.

Володя неуклюже качнулся вперед, и учительница, взяв длинными пальцами за виски буйную головушку своего питомца, крепко поцеловала его в лоб, а потом легонько толкнула ладонью также в лоб, как бы дав направление — в дорогу…

Володя, откашливая что-то царапавшее у него в горле, выбежал из квартиры учительницы. Юлия Львовна, прислушиваясь к его удалявшимся быстрым шагам, сказала Светлане:

— Нет, очень хорошо, что его укроют подальше. Если они придут, такому тут несдобровать. Ах, отчаянная голова! Сколько у меня с ним хлопот было, а вот люблю его, галчонка большеглазого.

— И совсем он уже не так похож на галчонка, мама, — впервые заступилась за Володю Светлана.

— Ну, извини. Сами же вы прозвали Дубинина за его глаза Вовчик-птенчик…

А Володя шел по Приморскому бульвару: ему хотелось в последний раз посмотреть на море с родного берега. День стоял пасмурный, холодный. Берег Тамани был скрыт мглою. На бульваре валялись осколки разбитых вазонов. Большой каменный лев над балюстрадой был почти обезглавлен. Осколком бомбы у него снесло добрую половину морды. В глубине деревянной раковины для оркестра сбились перевернутые мокрые скамьи.

Володя спустился к самой воде. Казалось, что море узнает его: небольшие волны прыгали навстречу, стараясь лизнуть соленым языком Володю в лицо, подползали к его ногам, ластились. Совсем как Бобик…

И Володя, вздохнув, вспомнил про своего верного песика. Несколько дней назад Бобик увязался на берегу за военными моряками, и они сманили собаку к себе на сторожевой катер.

Побыв немного наедине с морем, Володя пошел в город. Он прошел еще раз мимо того места, где сидел птицелов Кирилюк, прошагал по всей улице Ленина, дошел до угла Крестьянской, поднялся по знакомой лестнице купеческого сына Константинова, постоял на Пироговской, у обезображенного здания, где была раньше школа, и отправился домой: надо было собираться.

Большая грузовая машина неслась по шоссе из Керчи в Старый Карантин. В кабине рядом с водителем сидел Володя и, гордый доверием, которое ему было оказано, по знаку шофера то и дело брался за медный шпенек на щитке и тянул на себя, давая «подсос» мотору. А в кузове поверх груза, тщательно накрытого брезентом, среди узлов, сундуков и всякого домашнего добра, сидели Евдокия Тимофеевна, Валя и дядя Гриценко.

— Нет, Дуся, ты решайся, — говорил дядя Гриценко. — Вовку, в случае чего, я с собой заберу в каменоломни. Я уж с командиром отряда нашего толковал. Разрешает. Он Никифора знает. И Ванька мой там тоже будет заодно. А я уж за ними обоими пригляжу. Ты не сомневайся на этот счет.

— Да ведь Вовочка-то у нас еще глупый, — сокрушалась Евдокия Тимофеевна. — Как он там один будет? И какая от него польза вам?

— Насчет пользы нам — это разговор потом уж пойдет. На сегодняшний день не о том речь. О нем самом забочусь. Как такого наверху оставлять, если немцы придут? Ты что, характера его не раскусила? Мало тебе с ним хлопот было в мирное время?

— Так-то оно все так… Да как-то боязно… Как же он там без меня?

— Ты сама без него тут держись, а за него не бойся.

— Ох, страшно мне, Иван Захарович, боязно мне все-таки!

— Тут за малого тебе еще страшнее будет. А так без него дурной час переживете и Нюше моей дом сберечь поможете. Ей одной не справиться. Хворая она у нас… Да к тому же, в положении она: к весне прибавления ожидаем. Где ж тут! И под землю ее брать нельзя: не сдюжит здоровьем. А то бы я вас всех вниз позабирал…

В первых числах ноября в домике дяди Гриценко, где теперь жили Дубинины, дрогнули стекла, звякнула посуда. Тяжелые удары, глухие и как будто вязкие, донеслись со стороны Камыш-Буруна.

Дядя Гриценко вернулся к ночи из каменоломен бледный, озабоченный. Он долго выковыривал из ушей известковые крошки. Потом тихо подозвал к себе Ваню и Володю: