Юрий Нагибин - Рассказы о Гагарине

— Юрий Алексеевич, вы талон на обед забыли!

Было ясное, очень синее мартовское утро, но чистый воздух нёс в себе студь нерастаявшего снега, и вороны, оравшие над мохнатыми кулями гнёзд, проклинали себя за то, что слишком поспешили к северу из своей теплыни.

— Простудитесь, разве так можно? — укорил девушку Гагарин.

— Да что вы, Юрий Алексеевич, какие пустяки! А талон-то ведь именной!.. — радостно и серьёзно сказала Настя.

Гагарин взял голубой билетик, на котором было написано: «Гагарин Ю. А.». Он понимал, что девушке этот клочок бумаги казался чуть ли не секретным документом.

— Предусмотрительно! — улыбнулся Гагарин. — А то, не ровён час, диверсант какой к нашему котлу подберётся.

Девушка засмеялась. Гагарин с удовольствием смотрел на её доверчивое лицо, живые глаза и добрый, весёлый рот.

— Ну, а обед-то хоть стоящий? Беляши будут?

— Я скажу шеф-повару. Для вас всё сделает!

— Ну, тогда мы по-быстрому обернёмся. Только уговор — двойная порция!

— А вы осилите?

— Спросите моих домашних, какой я едок. Величайший специалист по беляшам!

— Будет сделано, товарищ полковник!

Гагарин побежал за ушедшим вперёд Серёгиным.

И почему-то девушке стало грустно. Она стояла на краю аэродромного поля и видела, как лётчики забрались в самолёт, как он взлетел и стал светлой точкой в небе, а там и вовсе скрылся.

То, что затем произошло, ведомо лишь Настиному дяде Ивану Николаевичу.

— ... Они отлетались и уже шли на посадку, когда им в мотор попало иногороднее тело...

— Инородное, — поправил я.

— Ежели ты лучше моего сведом, как всё было, так и рассказывай, а я послушаю. Или молчи и не перебивай. Какое ещё инородное тело? Летающая тарелочка, что ли? Так это научно не доказанный факт. Может, никаких летающих тарелочек и в заводе нету. А иногороднее тело — пузырь, каким погоду измеряют. Он где-то оборвался, ветром его принесло и в мотор засосало. Самолёт сразу клюнул и стал высоту терять, а внизу лес. Серёгин, он за командира был, говорит в шлемный телефон: «Приготовиться сигать с парашютом!» Ты не думай, что это обычный зонтик, это цельная катапульта, она пилота вместе с сиденьем выбрасывает. Нажал кнопку, а пружина тебе под зад как даст, и ты, можно сказать, со всем удобством покидаешь гибнущий самолёт. Товарищ Гагарин Юрий Алексеевич, конечно, отвечает, как положено по военной краткости: «Есть приготовиться!» Серёгин даёт другую команду: «Пошёл!» — и тут у него заедает механизм катапульты. Кнопка вроде утопляется, а полезного действия нету. И понимает командир корабля, товарищ полковник Серёгин, что ему не спастись, потому что уже близки островершки ёлок. И ещё видит, что Юрий Гагарин сидит на своём месте и палец на кнопке держит. «Почему, говорит, не выполняешь приказа?» А Юра ему: «Приказ для нас обоих, один я не буду…» — «Отставить разговорчики! Я твой командир и приказываю…» — «Нет, товарищ командир, только с вами вместе!»

Иван Николаевич моргает, сморкается, и, жалея его, я говорю:

— Иван Николаевич, дорогой, там всё решается в доли секунды. Разве могли они такой долгий разговор вести?

— Городской, образованный человек, а не знаешь, что там всё на других скоростях происходит! Там и кровь быстрее по жилкам бегает, и голова быстрее соображает. Они ведь не треплют языком, как мы с тобой, а посылают быструю мысль прямо в шлемный телефон. У них всё по реактивным скоростям рассчитано…

Иван Николаевич справедливо укорил меня в невежестве, мне никогда бы не додуматься до такого своеобразного поворота теории относительности. Но до его высокой веры я сумел подняться.

Теперь во мне уже не вызывали сомнения долгие уговоры Серёгина, объяснявшего Гагарину, что тот не имеет права жертвовать собой, потому что он принадлежит не себе, а всей нашей планете и всему, что вокруг планеты. И если к нам прилетят люди с далёких звёзд, то они очень строго спросят с землян за Гагарина, сделавшего первый шаг навстречу звёздам. И ещё Серёгин говорил, что без Юры осиротеют все дети. И как им объяснить, почему не уберегли Гагарина? Но Юра на всё отвечал, что спастись они могут только вдвоём, а для одного себя он спасения не хочет. Серёгин ещё что-то говорил, видимо, приводил последние доводы, но я уже не узнал какие, потому что голос Ивана Николаевича, давно спотыкавшийся, вовсе оборвался.

Он вытирал морщинистое лицо большими бурыми ладонями, и я вдруг понял, что старый одинокий человек, рассказывая эту историю, в которую верил всем сердцем, прощался с Гагариным, как со своим сыном, прекрасным, знаменитым, так неоправданно рано ушедшим сыном…