Юрий Нагибин - Рассказы о Гагарине

— Довольно!.. Довольно!.. — Валя зажала уши. — У тебя чудовищная механическая память.

— Ничего подобного! Просто я стараюсь ухватить смысл, а не слова. Нет ничего хуже зубрёжки…

— Ну, знаешь!..

Она сердится, и немного завидует, и вместе с тем не может не восхищаться его ясным и цепким умом. К тому же вдруг всё запомнила.

Словно оказывая ему величайшее снисхождение, она сказала:

— Ладно. Хочешь, пойдём в парк?

— Давай лучше дома посидим.

Это её удивило — Юра не выносил комнат, всегда стремился на улицу, за город.

— Мне скоро надо в часть, — сказал он в своё оправдание.

— Вас перевели на летние квартиры? — спросила она осторожно.

— Да… Это довольно далеко.

— Как же ты сюда добирался?

— Пешком.

— И обратно пешком?

Он глянул на часы и улыбнулся:

— Нет, бегом.

— Бегом?

— А что такого? Я же неплохо бегаю кроссы…

«Лишь много времени спустя, — рассказывает Валентина Ивановна, — я узнала, что Юре предстояла марафонская дистанция».

По окончании Оренбургского лётного училища Юрий Гагарин и его ближайший друг и тёзка Дергунов получили назначение на Север.

Они трудно и хорошо служили у северной нашей границы, где низкие сопки, поросшие соснами-кривулинами, и гладкие валуны, где полгода длится ночь и полгода — день. Небо над этой суровой землёй помнило Курзенкова, Хлобыстова, Сафонова — бесстрашных героев минувших битв. Впрочем, небо — великая пустота — ничего не помнило, а вот молодые лётчики отлично знали, на чьё место пришли.

Они учились летать во тьме полярной ночи, в туманах занимающегося бледного полярного дня, а когда простор налился блеском неподвижного солнца, у них прорезался свой лётный почерк.

Впервые об этом сказал вслух скупой на похвалы Вдовин, заместитель командира эскадрильи. Юра Дергунов вёл тогда тренировочный бой с кем-то из старших лётчиков, проявляя прямо-таки возмутительную непочтительность к опыту и авторитету маститого «противника».

— Неужели это правда Дергунов? — усомнился Алексей Ильин.

— Не узнаёте почерк своего друга? — через плечо спросил Вдовин.

— Ого! У Юрки, оказывается, есть почерк?

— И весьма броский! Смотрите, как вцепился в хвост!.. — Вдовин повернулся к молодым лётчикам. — У каждого из вас уже есть свой почерк, может быть, не всегда чёткий, уверенный, но есть…

Вот так оно и было. А потом Дергунов приземлился, с довольным хохотком выслушал от товарищей лестные слова Вдовина, пообедал в столовой, со вкусом выкурил сигарету и завёл мотоцикл. Ему нужно было в посёлок на почту. Алёша Ильин попросил взять его с собой.

Ильин забрался в коляску, Дергунов крутнул рукоятку газа, и, окутавшись синим дымом, мотоцикл вынесся на шоссе.

У Дергунова уже определился броский, элегантный лётный почерк, ему не занимать было мужества, находчивости, самообладания, но все его качества пилота и всё обаяние весёлого, лёгкого, открытого характера не пригодились в тот миг, когда вылетевший из-за поворота грузовик ударил его в лоб.

Ильину повезло, его выбросило за край шоссе, в мох. Дергунов был убит на месте.

Его похоронили на поселковом кладбище. Мучителен был хрип неловких речей, страшны заплаканные мужские лица. Гагарин молчал и не плакал. Он молчал двое суток, не спал и не ходил на работу. В третью ночь он вдруг заговорил, стоя лицом к тёмной занавеске на окне и глядя в неё, словно в ночную тьму:

— Это страшно… Он ничего не успел сделать… Ни-че-го!.. Мы все ничего не успели сделать… Нам сейчас нельзя погибать. После нас ничего не останется… Только слабеющая память в самых близких… Так нельзя… Я не могу думать об этом… Дай хоть что-то сделать, хоть самую малость, а потом бей, коли хочешь, бей, костлявая!..

«Это он — смерти!» — догадалась Валя и вспомнила наконец, что она как-никак медицинский работник.

Гагарин бережно взял стакан с успокоительным лекарством, не спеша опорожнил его в раковину и лёг спать. Утром он сделал зарядку и пошёл на работу…

Вспомнил ли Гагарин о своих словах чёрным мартовским днём, когда подмосковный лес стремительно придвинулся к потерявшему управление самолёту островершками елей? Да, он-то сделал, и не какую-то малость, но было ли ему легче оставлять жизнь, чем безвестному Дергунову? Этого мы никогда не узнаем.