Анатолий Мошковский - Не опоздай к приливу

— Раздевайся, — сказал сержант.

Юрка сбросил телогрейку и ушанку.

— Вешай! — приказал сержант.

Раздевалка находилась тут же, в коридоре: в доску вделаны крючки, и возле каждого — бумажка с фамилией. «Это чтоб на случай тревоги не спутать одежду», — догадался Юрка.

Встав на цыпочки, он повесил свою телогрейку на пустой крайний крючок со странным словом на бумажке «Тополь» — что это, фамилия? — и пошел за сержантом. Открыв одну из дверей, тот ввел Юрку в огромную комнату, сплошь заставленную койками. Койки стояли одна над одной, в два этажа.

— Занимай вон ту. — Сержант кивнул на пустую верхнюю койку у среднего окна. — Сейчас принесу простыни…

Юрка лежал под одеялом, вслушивался в храп солдат, вглядывался в смутно светлевшие в полутьме казармы лица и потихоньку засыпал.

Спал он неспокойно: ночью в помещение кто-то входил, наверно из ночного наряда, раздевался и скрипел кроватью, кто-то одевался и, мягко ступая по полу валенками, уходил. В коридоре, как казалось Юрке, лязгало оружие, раздавались приглушенные слова команд…

Проснулся Юрка очень рано. Спустился с койки на пол, оделся и хотел выскользнуть на улицу, но дневальный отконвоировал его в столовую, накормил кашей с мясными консервами и тремя стаканами кофе со сгущенкой.

Полчаса дожидался он дорку и, когда она наконец вынырнула из клочьев снега, первым прыгнул в нее.

Был прилив, вода стояла высоко, закрыв сваи, и не нужно было спускаться вниз по трапу.

Получив из озябших рук Нади билетик, пристроился у носа дорки и, пока лодка шла на Большую сторону, смотрел вперед. Все время валил снег, но ветер дул не сильный. Это был слабый «заряд» — так здесь называют пургу, — не то что в феврале. Ветер тогда сбивает с ног, с трудом можно открыть дверь на улицу.

Но самое плохое, что беспрерывно шел снег. Густой, мокрый. Даже опытный охотник может сбиться с пути, а что уж говорить про мальчишек.

Три дня назад ушли они из поселка, словно канули в снег, в пургу. Никому и дела до них нет. Даже пограничники и те не особенно-то взволновались и не бросились среди ночи на поиски.

Мотор дорки, казалось, нарочно, чтобы позлить Юрку, едва тарахтел, медленно толкая вперед лодку.

— Не пришли? — безучастно спросил у Юрки радист, заспанный и вялый, в черном матросском бушлате, наверно, с дежурства.

— Нет.

— А твой батя возвращается с промысла, — так же безучастно и сонно проговорил радист.

— Связался с сейнером?

— Да. Дня через четыре придет.

«Лучше б не приходил, — подумал Юрка, — лучше б задержался… Или издали чувствует, что здесь случилось?..»

На улице Юрка встретил группу лыжников-старшеклассников и тут же узнал, что с сегодняшнего дня все ученики с восьмого по десятый класс отправляются на розыски. Школа связалась с заставой, радиограммы об исчезновении ребят полетели во все прибрежные рыбацкие становища и военные точки полуострова. Даже в Мурманске знают уже об исчезновении трех ребят из Якорного…

Юрка заскочил домой, и первое, что увидел, — красные глаза матери. Дедушка Аристарх, в исподниках и оленьих тапках, стоял сгорбясь у окна, почесывал заросшую седым волосом грудь, грозился своими же руками отдубасить Валерия и вспоминал, каким послушным зуйком был он на отцовской шняке…

Мать даже не спросила у Юрки, где он ночевал, и Юрка стал утешать ее: десятки людей ищут и, конечно, найдут.

Он вышел из дому и побежал на лыжах вдогонку за школьниками. У одного из саамских домов с оленьими рогами на крыше он увидел две упряжки.

Запряженные в нарты рыжие быки стояли возле стены, смотрели в землю и о чем-то думали. Снег облепил их гривы, налип на рога, на спины и бока, и быки стояли косматые, насупленные, молчаливые и чего-то ждали.

«Вот на чем надо искать пропавших… Всю тундру можно обшарить!» — вдруг понял Юрка.

И направил лыжи к дому.

И вдруг остановился. Лыжи точно прилипли к снегу: в этом доме жил Гришка Антонов, тот самый Гришка, которого три дня назад он побил.

Юрка упер палки в грудь и задвигал лыжами: вначале одну, потом другую. Дверь в этот дом была закрыта для него.

Передовой бык мотнул головой, и колокольцы на упряжи зазвякали.

Косо падал снег; издали, из-за высоких кряжей сопок, доносился усталый шум — шумело Баренцево море.

Последние лыжники уже скрылись в сопках, а Юрка стоял у бревенчатого домишки и жевал варежку.

Он подставил бы сейчас обе щеки, и подбородок, и даже нос — на, бей, лупи изо всех сил кулаком, чтобы пошла юшка, чтоб вспухли и отвердели синяки, чтоб ссадины стягивали кожу!.. Так тебе и надо, Папуас!